Жена-незнакомка - Эмилия Остен

Она не плакала много месяцев. Не стоит начинать сейчас.

– Мадам! – послышался голос, в котором сквозило облегчение. – Наконец-то я отыскал вас!

Бальдрик де Феш спешил к ней, и из-за того, что шагал он довольно быстро, его хромота была особенно заметной. Он остановился рядом, запыхавшись, и Жанна увидела, что барон вправду встревожен.

– Вы так внезапно исчезли, – сказал он, а затем вгляделся в лицо Жанны и спросил с еще большей тревогой: – Что с вами? Что случилось?

Жанна молча покачала головой, не в силах говорить; слезы все-таки потекли по ее щекам, крупные и злые, пали на сцепленные руки, и она закрыла лицо ладонями. Неподдельная доброта Бальдрика, его участливый тон сделали то, что не смогли сделать ночи, полные размышлений, – прорвали ту плотину, за которой пряталось безмерное горе.

Она смутно ощущала, что барон де Феш неловко присел рядом и пытается утешить ее, говорит ей какие-то слова, смысла которых она не улавливает; так разговаривают с испуганными лошадьми и плачущими женщинами – с особой, успокаивающей интонацией. Необязательно слышать слова и фразы, чтобы понять: тебе говорят, что все будет хорошо, и желают добра. Зарыдав еще пуще, Жанна уткнулась лбом в плечо барона, уже не думая о том, как это может выглядеть со стороны. Ей хотелось забыть обо всем, но такой милости небеса ей не даровали. А потом в растерянное словесное журчание, словно клинок, воткнулся холодный голос Раймона, и вот тут Жанна услышала.

– Я смотрю, вы не скучаете, моя дорогая супруга, – произнес шевалье де Марейль.

Когда Раймон увидел, как Бальдрик обнимает Жанну, доверчиво прижавшуюся к нему, то испытал такую ярость, какой не испытывал уже давно.

Значит, все подозрения – правда! Лучший друг барон де Феш оказался предателем, ищущим своей выгоды. Шевалье де Марейль не любил долгих разбирательств. А потому, когда Бальдрик повернулся к нему, услыхав его слова (Жанна, наоборот, отвернулась к стене, словно стыдясь взглянуть на мужа), Раймон добавил:

– Боюсь, этот бал мне наскучил. Мы уезжаем. Но вначале я должен переговорить с моим другом. Идемте, барон. А вы, сударыня, извольте подождать здесь.

– Но…

– Бальдрик. Немедленно.

Такому тону невозможно было не подчиниться; не зря Гассион ценил Раймона, тот умел командовать людьми. Барон поднялся, растерянно взглянул на Жанну, однако та даже не повернула лица. Конечно, теперь она стыдится. Но шевалье де Марейль и не думал упрекать жену. С ней он поговорит позже, если сочтет необходимым.

По дороге он остановил слугу и велел отыскать мадам де Салль, а затем – подать карету. Раймон пребывал в таком бешенстве, что ему было все равно, услышит кто-то его разговор с Бальдриком или нет. К счастью, почти все гости находились в бальном зале, а если кто и возжелал бы прогуляться в галерее за лестницей, то его увидели бы издалека.

Раймон остановился и повернулся к другу, следовавшему за ним.

– Итак, барон. Я вижу, вы не теряли зря времени.

– О чем ты? – досадливо уточнил Бальдрик. – Твоя жена расстроена не на шутку. Я пытался утешить…

– Не лги мне! – Раймону хотелось кричать, и потому он говорил свистящим шепотом. – Я знаю, что я видел. Я не хотел об этом думать, но все же оказался прав, к моему величайшему сожалению. Как ты мог предать меня, Бальдрик?

– О каком предательстве идет речь? – Барон, человек добродушный, тоже умел выходить из себя. – Что ты вбил себе в голову, скажи на милость?

– Тебе лучше признаться. Я все равно узнаю правду. Ты ведь не просто так приезжал в Марейль, пока я там отсутствовал.

Бальдрик наконец понял, о чем говорит Раймон, и возмутился:

– Ты подозреваешь, что я…

– Ты предал мое доверие, – припечатал шевалье де Марейль. Единственным его желанием сейчас было причинить Бальдрику боль – такую же, какую он испытывал сам. А потому Раймон продолжил презрительно: – Что, она оказалась для тебя легкой добычей?

Барон побледнел.

– Шевалье, объяснитесь.

– Ты решил, что если я остался жив и невредим тогда, то ты заберешь благосклонность моей жены? Конечно, Бальдрик, ведь другая женщина на тебя не взглянет теперь, а Жанна очень добра! Ты воспользовался этим, признайся?

Говоря о друге как о калеке, Раймон наносил ему оскорбление, и нешуточное. Он знал, куда бить. Самую сильную боль могут причинить только друзья. Об этом он теперь тоже знал.

Бальдрик застыл, напряженный, и прорычал:

– Что вы сказали сейчас? Немедленно заберите свои слова обратно!

– Я сказал то, что думаю, – отрезал Раймон. – И сейчас мне жаль, что твой пистолет не выстрелил! Ты избавил бы нас от разочарования. Это было бы менее жестоко, чем то, что ты натворил.

Слова упали, будто камни, и Бальдрик, услышав такое от своего друга, вдруг сгорбился и словно постарел лет на десять. Но Раймону чужда была жалость, одна из самых коварных слабостей, и уж тем более он не собирался жалеть того, кто так с ним поступил.

– Значит, вот как ты полагаешь на самом деле, – произнес Бальдрик тихо. – Все твои слова дружбы, сказанные мне, лишь прикрывали твои истинные мысли, Раймон. Ты не смог бы так жить, как я. Но я смог. И ты говоришь о разочаровании, но кто разочарован, так это я.

Однако шевалье де Марейль не дал сбить себя с толку.

– Признайся, Бальдрик, ты приезжал в мой замок, так как испытывал нежные чувства к моей жене? Скажи это вслух, хоть сейчас не будь трусом!

Глаза барона вспыхнули опасным огнем; такой раньше блистал в них, когда Бальдрик выезжал на поле боя.

– Да! – почти выкрикнул он. – Черт тебя побери, я признаюсь в этом! Я испытываю нежные чувства, но…

– Все, хватит! – бросил в ответ Раймон и добавил тихо и жестко: – Завтра на рассвете у реки на границе наших земель. Ни секундантов, ни слуг, ни лекаря. Только ты и я, и пускай шпаги рассудят.

– Ты вызываешь меня на дуэль?

– Я даю тебе единственную возможность искупить свою вину так, как полагается человеку благородному. Если в тебе осталась хоть капля этого благородства, ты придешь.

– Что же, тебе не стыдно вызывать калеку на бой? – спросил Бальдрик насмешливо.

– Нет. Я просто убью тебя быстро и без снисхождения.

– Я в нем не нуждаюсь, друг мой.

– Прекрасно. Тогда ты явишься, если не струсишь.

Раймон обошел Бальдрика и двинулся прочь, не оглядываясь. Но слова, сказанные бывшим другом ему в спину, услышал:

– Не волнуйся. Я приду.

На обратном пути и следа не осталось от того непринужденного разговора, что шел на пути в Париж. Жанна не успела рассказать Элоизе, что произошло, а говорить о Кантильене в присутствии Раймона, конечно же, было невозможно. Да и сам шевалье де Марейль выглядел мрачным и задумчивым. К его приходу Жанна успела вытереть слезы (она не боялась, что муж увидит их, но почувствовала неловкость перед бароном де Фешем, однако Бальдрик исчез, не попрощавшись). Что же, у мужчин свои дела. Или – мадам де Венар сказала нечто, так расстроившее Раймона? В любом случае он не пожелал об этом сообщить. По прибытии в Марейль он сухо пожелал супруге доброй ночи и ушел к себе в кабинет, закрыв дверь. Жанна лишь покачала головой. Все шло как-то странно.