Черное зеркало колдуна - Лариса Капелле

Кася хмыкнула: задача казалась полностью невыполнимой, не может же она усыпить бабушку и внучку Синицыных на неопределенный срок?!

Москва, сентябрь 1589 года

С утра Федор просмотрел все, что у него было на Толоконникова. Еще в самом начале расследования он запросил все разрядные книги и дал задание помощникам найти сведения о Толоконникове.

На первый взгляд с тиуном Шацких все было чисто. Родился под Псковом в Опочке, родители умерли рано. Осиротевшего подростка крестный, игумен Снетогорского монастыря Феофан, взял к себе. В монастыре отрок выучился наукам и поступил на службу сначала к псковскому воеводе, потом перебрался в Москву. Тут способности молодого Никифора оценили по достоинству и приняли его писарем в разрядный приказ, а потом в приказ Большого двора. Только одно насторожило Федора. Хотя, судя по всему, ум и способности Толоконникова были оценены по достоинству, но вместо того чтобы спокойно дорасти до подьячего, Никифор неожиданно для всех оставил государственную службу и стал управлять поместьем родовитого, но изрядно обедневшего боярина Шацкого. Спокойствия захотелось? Да только не похож был Никифор Щавеевич на человека, которому капустные грядки были дороже всего остального. Да и оставил службу слишком уж быстро. Что могло случиться? И псковская дорога Капищева имела отношение к боярину или к управляющему?

Федор вновь вызвал верного Фокина, дал ему в помощники Хомякова с Плетневым и приказал изучить все своды, записи, книги, связанные со Старицким монастырем и псковским воеводой, начиная с 1557-го до 1580 года, то есть до года принятия Толоконникова в Приказ Большой Казны. А его самого ноги вновь привели к Шацким.

Толоконников сидел перед Федором молча и ждал. Плечи его были непривычно согнуты, словно держали груз непомерный. Федор удивился изменению, происшедшему с управляющим. Неужели смерть дворового могла в одночасье так повлиять на Никифора Щавеевича? Что-то не замечал он особой симпатии между тиуном и слугой.

– Чем вновь вам обязан? – тем временем, уже не стараясь скрывать своей враждебности, спросил Толоконников.

– Пришел я о вашем прошлом поговорить, – Федор с удовольствием отметил, как внезапная бледность белым покровом покрыла лицо управляющего и на лбу засеребрились капельки пота, – интересно мне стало, почему вы, Никифор Щавеевич, с государственной службы ушли? Прочили вам большое будущее. И вдруг вы исчезли и стали служить боярину Шацкому. Конечно, Еремей Иванович – муж благородный и высокого рождения, но, что греха таить, изрядно обедневший. Не вашего полета это птица, Никифор Щавеевич, не вашего. И не скучно вам самому управлением трех деревенек заниматься?

– А вы не думали, сударь, что, может быть, мне тихого житья-бытья захотелось? – почему-то дрогнувшим голосом заявил Толоконников и с горечью добавил: – Человеческая натура – странная штука, и не всегда знаешь, где найдешь, а где потеряешь!

Федор горечь в голосе управляющего заметил, и еще Никифор Щавеевич явно чего-то боялся. На этот раз Басенков был уверен: и бледность, и согнутые плечи, и дрожащий голос – все говорило о страхе. Только кто мог угрожать Толоконникову? Убийца Фрола и Семена?

– Кого вы боитесь, Никифор Щавеевич? – не стал ходить вокруг да около подьячий.

– А кого мне бояться? – криво улыбнулся Толоконников.

Дальше расспрашивать тиуна смысла не было. Федор отпустил Толоконникова, вышел во двор, поискал глазами Арину, но не нашел. Не станешь же спрашивать, да и не пристало вот так просто молодую девушку вызывать. Заметил вездесущую Агафью. Она поклонилась и молча прошла мимо.

«Вот кому все равно, небо может на землю упасть, а она так и будет скользить повсюду! – подумал он, провожая глазами ключницу. – Знает ведь гораздо больше, чем говорит!» Но как вызвать на откровенность служанку Шацких, он не знал. Агафья не любила Толоконникова, Толоконников не переносил Агафью, но друг друга они не трогали, у каждого была своя территория.

Так и дошел до кремлевских ворот. Люди толкались повсюду: уличные зазывалы кричали во все голоса, завлекая прохожих в лавки, продавцы с лотков всякой всячины назойливо и шумно предлагали свой товар, воздух был напоен запахами пряностей, всякой снеди, которая готовилась и предлагалась тут же.

Федор привычно пробивался сквозь толпу. Внезапно кто-то потянул его за рукав. Басенков оглянулся. Вася, сын медвежьего вожака, заглядывал ему в глаза:

– Я вас искал, дяденька.

– Что-то случилось?

– Не случилось, а вспомнил еще кое-что, господин. Батя говорит, что безделица, но все-таки я вам скажу. Фрол еще в позапрошлый свой приезд говаривал, что ходил по просьбе боярина к Мелентьевне.

– Колдунье Мелентьевне?

– Ведунье, о ней по всей Москве слава ходит. Травы она знает, знает, как от лихоманки избавить, дурной глаз снять. А еще злые языки ворожеей ее кличут. Но это они напраслину возводят. Мелентьевна добрая, никакой живой душе зла не причинит.

Про знахарку Мелентьевну Федор слышал уже не раз, но ни разу дороги их не пересекались. Басенков вырос с монахами, и хотя выбрал дольний свет, а не духовную дорогу, но к колдуньям привык относиться с подозрением.

– Помог ты мне, спасибо. – Федор положил медную монетку во вспотевшую ладошку и добавил: – Если еще что вспомнишь, приходи, договорились?

Мальчик тут же растворился в толпе, а Федор решил зайти домой и поговорить с Василием:

– Что тебе про Мелентьевну известно?

К его удивлению, Василий насупился и почти грубо ответил:

– И знать не знаю, и ведать ничего про эту злыдню не ведаю!

– Не верю, тебе, которому вся Москва вдоль и поперек знакома, ничего про знаменитую колдунью не известно?

– Потому как не след тебе, подьячему, с чернокнижницей знаться!

– Это мне, а не тебе решать, с кем знаться, а кого стороной обходить! – как можно суровее ответил Федор, с дядей в такие минуты церемониться было себе дороже. Василий умел упираться как старый осел, и тогда и ни вперед, ни назад сдвинуть его было невозможно.

– Сам не заметишь, как обморочит тебя злая баба или порчу какую наведет. Потому как научаются они своему лихому делу от дьявола, врага всякому человеку. На святой крест да на иконы чудотворные плюют, а то и в огонь бросают, чтобы преданность лукавому господину ихнему доказать! Не бери грех на душу, Феденька! – плачущим голосом взмолился он.

Василий веровал истово, регулярно ходил в свою любимую церковь Максима Блаженного, свято соблюдал все посты, даже «понедельничал», не довольствуясь обычными постными днями – средой и пятницей. Обычно Федор дядю рисковать своей небесной душой не понуждал, но сейчас миндальничать не стал. Поэтому со всей суровостью, на которую он был способен, произнес: