Чемодан миссис Синклер - Луиза Уолтерс

Думаю, не позвонить ли отцу. Хочется с ним поговорить. Сюзанна показала мне свидетельство, датированное 1941 годом, подтверждавшее, что моя бабушка, по одностороннему заявлению, сменила фамилию и вместо миссис Доротеи Синклер стала Доротеей Петриковски. По крайней мере, теперь я знаю, что чемодан, перекочевавший ко мне, принадлежал ей с самого дня покупки. Получается, у бабушки и деда был роман и она забеременела? Наверное, в военные годы такое часто случалось. Кем же был ее муж? Он погиб на войне? Это было причиной смены фамилии? Но почему бабуня лгала нам: отцу и мне? Меня совершенно не волнует, была ли она замужем и сколько романов пережила – один или десять. Уверена, и моего отца это бы тоже не задело. Он почти все воспринимает очень спокойно. Однако Сюзанна права: в те времена отношение к подобным вещам было иным. И моя бабушка – во многом человек того времени.

Но знает ли об этом отец? Мой дорогой папочка, медленно умирающий от этой жуткой болезни и не желающий признавать никаких ограничений? Он терпеть не может больниц, и я не вправе его упрекать. Анна, моя мать, жива и здорова, но они с отцом давно развелись. Мать сама оборвала все контакты с нами, и я не знаю, как с ней связаться. Моя бабушка очень стара и путает свой внутренний мир с внешним. Возможно, ей осталось совсем недолго. Правда, те же мысли возникали у нас десять лет назад и даже раньше. Казалось, ей всегда оставалось жить считаные недели…

Я делаю еще несколько глотков. Мне снова себя жалко. Я сама разрушила свой единственный взрослый роман (печальный студенческий эпизод не в счет). Не ахти какая трагедия, но сейчас это кажется мне трагедией. Меня заклеймили как разлучницу (хотя, насколько я слышала, брак Дирхедов уцелел). Я сама порвала отношения с человеком, который являлся моим лучшим и самым надежным другом. И это письмо, это дурацкое письмо, опровергающее все, что бабушка рассказывала мне о времени своей молодости. Лучше бы оно не выпало тогда из «Развития ребенка».

Я пью вино и снова читаю письмо, хотя давно знаю его наизусть. Читаю, рассчитывая найти намеки и ответы, которых там нет. Сейчас я не думаю ни о будущем, ни о настоящем. Могу думать лишь о прошлом, а оно слишком медленно раскрывает свои тайны. Единственное, что мне остается, – ждать, когда тайны раскроются сами.

Проснувшись, Дороти увидела, что идет снег. В комнате было слишком светло, а за окном – слишком тихо. Часы показывали пять часов утра. Наверное, за всю эту ночь она спала часа три, если не меньше. Сев на постели, Дороти отодвинула занавески. Холодное белое пространство не звало побыстрее встать, и потому она легла снова, вернувшись в объятия того, кто обнимал ее в течение всей этой короткой ночи. А он шевельнулся во сне, поцеловал ее в макушку и сказал, что можно поспать еще немного.

– Ян, снег идет.

Тогда он сел, перегнулся через нее, выглянул в окно и что-то пробормотал на польском.

– Надо вставать. Машина… Пока дорогу не завалило. Прости, дорогая.

– Не надо извиняться. Я же знаю, что тебе нужно рано выезжать.

Она смотрела, как он вылезает из кровати, и удивлялась, что собственная нагота ничуть не смущает Яна. Поразительно, но за эту короткую ночь она успела хорошо узнать его тело. А ведь она по-прежнему почти ничего не знает об этом человеке. Дороти даже не могла вспомнить их наслаждений, словно она была пьяна. Но к ночи все вино, выпитое за обедом, успело выветриться. Они стали любовниками? Да. Несомненно. Он был ее любовником. Слухи получили подтверждение.

Ян оделся и вышел в уборную. Дороти вылезла из постели и на цыпочках перебежала в свою комнату. Оттуда ей было видно, как Ян идет по двору к туалетной будке. Он шел, окутывая падающие снежинки облачками белого пара. Дороти торопливо оделась, спустилась в кухню. Выгребла из плиты вчерашнюю золу, заполнила топку углем, разожгла огонь и поставила чайник. Пока он грелся, она достала хлеб, масло и крыжовенное варенье. Перед дальней дорогой Яну нужно плотно позавтракать. Дороти поставила на плиту кастрюлю с водой, чтобы он смог умыться по-настоящему. Ян с благодарностью вымылся теплой водой. Пока он одевался, Дороти сидела в кухне, пришивая пуговицы к его рубашке.

Если девочки и знали о том, что Дороти и Ян провели эту ночь вместе, то виду не подали. А они наверняка знали. Дороти слышала, как вчера они вернулись совсем поздно. Сегодня с утра они готовились к долгому рабочему дню. После праздника браться за работу всегда тяжелее. Орудуя иголкой, Дороти прислушивалась к их разговорам. Естественно, девочки не горели желанием идти в хлев. Конечно же, они видели, к чьей рубашке она пришивает пуговицы. Похоже, у Эгги с Ниной сегодня будет о чем поговорить за работой.

– До чего же у меня пузо болит, – объявила Нина, отодвигая от себя второй ломоть хлеба с вареньем.

– Я тебе сочувствую, – сказала Дороти.

Она посмотрела на Яна. Он поел и готовился уезжать. Дороти с ужасом думала о расставании и старалась оттянуть момент прощания. Надо бы что-то сказать, но ей на ум ничего не приходило.

Нина спешно отправилась в туалет, откуда вернулась озябшая и понурая.

– Ну как, девочки, хорошо вчера повеселились? – спросила Дороти, нарушая тягостную тишину.

– Не так хорошо, как… – начала было Нина, но Эгги укоризненно покачала головой.

Дороти кротко улыбнулась, стараясь не замечать холодного взгляда командира эскадрильи. Она посмотрела на часы: почти шесть утра. Ему пора уезжать. Дороти не представляла, как выдержит разлуку. Ей было не расстаться с ним даже на пять минут. Больше всего она сейчас боялась расплакаться.

Ян надел шинель, шарф, пилотку и перчатки, затем подхватил мешок, собранный перед завтраком. Вежливо кашлянул. Эгги поняла намек и подтолкнула Нину к выходу. Девушки торопливо простились с Яном и вышли. Из кухонного окна было видно, как они бредут по снегу, направляясь через Лонг-Акр к ферме Норт-Барн. Сегодня они шли медленнее обычного.

– Дорогая, я не хочу уезжать, – наконец сказал Ян. – Но должен.

– Конечно. Я понимаю. Но ведь ты вернешься? Приедешь при первой же возможности?

– Обязательно приеду. А ты будешь мне писать? Не от случая к случаю, а часто?

– Буду писать часто. Мое письмо попадет в Кент раньше тебя. Нравится?

– Возможно, у меня скоро будет новый адрес. Но ты все равно пиши. Все письма мне перешлют. Я сразу же сообщу тебе, куда писать.

Они обнялись. Дороти заплакала. Набросив пальто, она проводила Яна до калитки. Смотрела, как он прогревает мотор. Ян сказал, что постарается не обращать внимания на снег. И вообще, здешние снегопады не чета польским. Последний поцелуй, последний взмах руки. Хруст снега под колесами тронувшейся машины… Вот он и уехал.

И снова Дороти осталась одна.

Она махала, пока Ян не завернул за угол и не скрылся из виду. Дороти до последнего тешила себя надеждами, что он останется. Скажется больным или сошлется на недолеченную руку. Но она знала: Ян на такое не способен. Снег продолжал падать, гоня Дороти назад в опустевший дом, к остывающему очагу. Она убрала со стола. Рубашка Яна так и осталась висеть на стуле. Дороти забыла о ней, поскольку все мысли были заняты неминуемым расставанием. Что же теперь делать? Отослать ему почтой? Дороти взяла рубашку. Одну пуговицу она так и не успела пришить.