Признание в любви - Борис Гриненко

Хрущёвка оказалась прочной. В конце концов (а это и есть – конец) его дело, но соседи погибли. Жены дома не было. Вечером нам не дали выпить, несмотря на убеждения: если бы пилот напился, он остался бы на земле, сам живой и соседи.

…На следующий день небольшой туристический автобус в Петру, от границы, по российским масштабам, это – рядом. В новой стране неизбежно словосочетание «нельзя не». Сейчас оно относится к «посмотреть» одно из семи новых чудес света. Сзади садится вчерашний собеседник, «попутчики по поезду» рассмеялись. Ходим вместе, пригодился его неоконченный диплом про Набатею. Дорогу к храму Аль-Хазне перегородила процессия, сопровождающая молодожёнов на ослах.

– Глядя на вас, можно подумать подумаешь, что тоже недавно поженились.

– Вместе больше двадцати лет.

– Никогда бы не поверил. Завидую… А вы венчались? – Нет.

– Хочу сделать подарок, если согласитесь пройти вверх по такой жаре. Для вас – пустяк. Там очень красивый монастырь, ещё с IV века, правда, давно пустой.

Делаем «пустяк». Почти час горы безразличны к нашему топтанию, через каждую пару сотен ступеней всё меньше и меньше наслаждаемся открывающимся видом на долину и на… историю. Всё чаще останавливаемся. Переходы цветов гор с красным оттенком уже не привлекают. Пьём воду, брызгаю Ире за ворот. Смотрю вверх и вниз: «Не повернуть ли назад?» Отвечает коротким «нет», отдышавшись – дойду. Всё внимание ей – сбился со счёта ступеней, узнали потом: их почти девятьсот. Дошли. Великолепный храм высечен в скале, он высокий – 45 метров.

– Могу уже сказать: сюда мы – не за красотой. Подарок в другом – решил вас крестить. Почему-то был уверен, что согласитесь. Икон, правда, нет, только мой крест, получится по-простому, но, когда Бог примет, будет знать – вы вместе.

Ставит нас у алтаря, берёмся за руки, слушаем короткую молитву. Он водружает венец из цветов (вот, оказывается, для чего купили внизу) на меня, затем на Иру. Нелёгкий подъём отнял силы, нечем противиться святости, таинство проникает внутрь. Мы становимся одной плотью. Теперь я отвечаю за неё перед всевышним… и перед собой, а это – самое трудное.

Следующее «нельзя не»… попробовать из банального превратилось в наслаждение: блюдо Мансаф и даже местное вино. Почему? Оно – не в обычной трапезе, а на главным празднике для двоих – венчании.

Ещё раз напомнили, что путь к Богу, истинный путь, заведомо труден у другого чуда света, в Камбодже. Храм Ангкор-Ват, на каждый следующий этаж ступени выше. Не всякому смертному доступно. Понимали: чем ближе к Богу, тем круче ступени. Смотрим вниз: копошатся люди. Даже с такой высоты они кажутся маленькими. «А как же с Божественной? Нас и вовсе не разглядеть, – оправдывает Его Ира, – поэтому и возникает путаница в судьбе».

Вы знаете, кто такой стегозавр? Я – нет. Ира знает, это – динозавр, живший сто пятьдесят миллионов лет назад. Причём здесь динозавр? Вроде бы, ни при чём, где тысячи разных фигур и барельефов небесных танцовщиц, апсар, среди них – единственный с этим зверем. В чём странность: во-первых – зачем он тут, и, во-вторых, – стегозавр не обитал в Юго-Восточной Азии. Как могли древние кхмеры его изобразить, если никогда не видели? Апсар, они, наверное, тоже не видели. Но девушки вышли прекрасными. Учёные удивляются точности воспроизведения… стегозавра, я удивляюсь Ире. Она в своё время заинтересовалась этим барельефом и хотела непременно найти (наш гид не знал, где он), нашла и потрогала загадку.

Неожиданное признание совершённого обряда получили за тысячи километров, затрудняюсь назвать от кого или от чего. В Таиланде есть сакральное для тайцев место – гора Золотого Будды, самое большое его изображение в мире. В позе «мудра Бхумиспарша» он берёт землю в свидетели. У подножия горы, у ног Будды, мы сели в эту позу и застыли – призвали Землю подтвердить истинность наших чувств. Чтобы увидеть – нужно уметь ждать. (Не зря говорят: отсроченное удовлетворение, в широком смысле, сильнее). Довольно быстро прилетел белый голубь, сел, походил вокруг нас, поворковал и улетел. Гид, из местных, удивился, проводил его одобрительным взглядом: «Земля подтвердила». Ира поворачивается ко мне. Нет ничего прекраснее сияющих глаз любимой.

Правильная буддийская традиция – выпускать на волю птиц. Храмов в Таиланде не счесть. Покупаешь клетку с птицей. Кто-то её туда прячет…Иногда делаешь это сам, не здесь, конечно, бывает, что не всегда птицу. И выпускаешь. Почему? Птица – душа, она не может томиться в клетке, она свободна. Ира ходила два раза:

– Выпустила и твою. Я бы всех отпустила.

– Это личное дело каждого. А моя душа не в неволе – она в счастье.

Странно, но после ритуала становится легче. Не странно другое, и это, по сути, является главным – я с ещё большей радостью возвращаюсь в свою «клетку».

* * *

Палата. На специальной кровати Ира лежит неподвижно. Болит поясница, где резали. Таблетки, уколы. Поздно вечером выясняется, что обезболивающие есть, но в другом павильоне (изысканное название корпуса), а в нашем нет, не положено. Препираюсь с дежурным врачом, он новый. Ссылаюсь на его начальство, собираюсь звонить домой, жаловаться. Спрашивает: «Для кого?» – объясняю. «Так бы сразу и сказали. – А что? – Мне говорили про Ирину, для неё и сделать приятно». Одевается на ходу, зима. Прибегает, делает укол. «Нужно ещё что-нибудь?» – Нет, спасибо. Садится, наверное, неприятно от невольно возникшего напряжения. Ире стало полегче, решила ему помочь: рассказала про родственника Сашиного отца, как отношение к людям может спасти жизнь.

Звали его Хаим Моисеевич, в народе Ефим Михайлович. Человек исключительной честности и дружелюбия. Был инженером в конструкторском бюро на заводе, если у кого-то не получалось, оставался вечером, помогал. Коммунист цитировал Евангелие: добро вернётся добром. Дома просили принести лист бумаги. Разве можно – государственное. На работе удивлялись, домашние обижались, соседи смеялись, все уважали. О людях: ни о ком плохого слова, даже в обсуждении с домашними. Прошёл 1937 год для семьи спокойно. На него никто не писал. Его никуда не вызывали. Наверное, в органах считали, что и он ни на кого не напишет.

Война. В первые дни добился снятия брони, записался добровольцем, и сразу на фронт. Конечно, в первых рядах, дальше – отступление, окружение, ранение. Лежит. Есть приказ «В плен не сдаваться». Достаёт нож, перерезает вены на левой руке. На правой не получается глубоко, теряет сознание. Вид у него аккуратный, на еврея не похож. Немцы подумали, что важный чин, если перерезал вены, а он был один такой, забрали в госпиталь, выходили. На допросах все подтвердили – рядовой. Проверяли, он взял себе биографию русского мужа сестры. Может быть, выручило знание немецкого. «Помогал» им в переводе (чтобы облегчить участь заключённого).

Позже в лагерь с новыми пленными попал однополчанин, который решил выслужиться и сдал. К Ефиму и в лагере относились по-человечески, даже немцы. Привели его к врачу в кабинет, на осмотр. Смотреть нечего, Ефим на самом деле – Хаим. Офицер рейха сидит, советский солдат стоит, поддерживает больную руку, думает, что в последний раз. Молчат. Врач берёт справку и пишет: Ефим – русский. На следующий день на доносчика упала плита и придавила насмерть.