Легко ли быть человеком. Сказки для взрослых - Людмила Кузнецова-Логинова

Вот у костра насидишься, историй наслушаешься, на ночное небо надивишься, а от уханья филина и вовсе сердце в пятки. Хотя все внутри и замирает (мурашки да озноб, когда хруст и шорох вокруг непонятный), но все равно весело и страшно понарошку. Друзья-то рядом. Целая ватага ребячья и уж совсем болыненькие есть – лет по шестнадцать, так чего уж тут бояться, небось не дадут пропасть.

Хорошо на селе летом, но и зимой неплохо, тоже свои радости имеются. Снежные бабы лепить да в снежки играть, с горки на санках что есть духу лететь, а то на замерзшей речке по льду скользить – ну не красота ли! А еще в трескучие морозы у раскаленной печки сидеть в кружок с сельской ребятней и сказки слушать или истории разные – кто на что горазд.

А на улице пурга метет и снежные комья в окна бросает, где-то то ли волки воют, то ли собаки лают, а в избе тепло, уютно, так в дремоту и кидает, глядишь, уж рассказчики все стихли, приткнулись друг к дружке, носами посапывают, спят сладко. Жизнь на селе тихая, неспешная, ровная да незаметная, происшествий, событий – ничего такого почти что и нет, одни толки и пересуды бестолковые бабьи, а уж если что случится – это в память навсегда впечатается, а у ребенка тем более. Детишки куда как памятливые. Правда, Антошка ничем таким особенно памятным похвастаться не могла, скучновато, конечно, но какие ее годы – весь интерес еще впереди, надо только терпения набраться и ждать. Вот Антошка и ждала и, поди же ты, дождалась.

Приехал на село к ним новый агроном, молодая и красивая девушка, и такая толковая, сразу дело вперед двинула. Всколыхнулось село, загудело, заработали языки сидящих на завалинках да щелкающих семечки сельчан, замелькали босыми пятками стайки ребятишек, хвостом бегающих за новой землячкой. Но время прошло, новость новостью быть перестала, агроном поводов к пересудам и сплетням не давала. Скромная, работящая, все свободное время в избе-читальне. Чтоб на вечеринку да в круг – того ни-ни, спать рано ложилась и вставала в самую рань. Скукота одна, да и только. Село уж пригорюнилось, что ж это такое – никакого интереса в девке нет!

Но оказалось, ошиблось село, интерес у агронома был и немаленький. Он и явился через полгода вслед за ней и оказался самым что ни на есть настоящим женихом, тоже агрономом из соседней области. Ну уж если жених есть, тут и свадьбе быть. Так скоро это и случилось. В мае загуляла, запела, заплясала веселая свадьба, и это событие всполошило не только детвору. Даже самые старые с печей слезли да из изб повылазили. И то сказать, не так часто свадьбы на селе играют, молодежь вся по городам разбежалась, там и жениться норовят. А чтоб дома да по-старинному – того уже и не дождешься вовсе.

А тут на тебе – настоящая русская свадьба. Это жив клуб ходить на артистов смотреть не надо, тут ты сам себе и зритель, и актер. Детвора мельтешила среди взрослых, но никто из тех всерьез не сердился, так, шикнут беззлобно: «А ну, вон отседова». Только и всего.

Антошке по малолетству и по росточку мелкому почти что ничего не было видно из-за спин взрослых, ну да ничего, девчушка была смекалистая, первая рванулась под окна избы, для свадебного стола предназначенной и еще совершенно безлюдной, залезла на завалинку, а с нее на подоконник – и замерла. Только б никто не согнал, тут ей в первых рядах все как на ладони было видно, лучшего места и придумать нельзя.

Сидит Антошка на подоконнике, скорчилась, чтобы незаметнее быть, а сама востренько на все вокруг поглядывает. И так ей все это в душу западает – и воздух майский духмяный, сиренью наполненный, и солнышко теплое да ласковое, и небо синеющее и по-весеннему бездонное, и нежная робкая еще зелень стеной стоящих вокруг села лесов, и щебет птичий немолчный. А самое главное – звуки гармошек, баянов, трехрядок, звонкие, задорные, игривые женские голоса, отбивающие частушки, и ухающие, крепкие ответы сельских парней.

Вот где диво, вот где театр так театр! А свадьба все ближе, ближе, Антошка чуть не в стенку вжалась, за занавеску спряталась, сердце того и гляди из маленького тела выскочит, так боится, что ее увидят и прогонят. Но ей повезло: никому до нее никакого дела не было, пока жених с невестой и гостями в избу не вошли, а уж там не только детвора, но и взрослые на открытых окнах гроздьями повисли.

Антошка, правда, крепко держалась, хоть и пихали ее нещадно. Кошкой вцепилась в подоконник и занавеску и ни на воробьиный скок не сдвинулась, как будто ее тут-то и пригвоздили. Зато уж и видно ей было так, что позавидуешь.

Все-все разглядела. И родителей молодых (степенные, солидные все люди), и главу колхоза (хоть и знала его с малолетства, но сейчас он был совсем другой – помолодевший, в темном костюме, при галстуке, артист, да и только), и даже среди гостей своих мать с отцом.

Но самое значительное лицо для Антошки была невеста. Глаз с нее не сводила, впервые видела такое чудо – белое воздушное платье, веночек из белых роз, надетый поверх тонкого, белого, воздушного то ли платка, то ли куска ткани и чуть закрывающий до слез красивое, светящееся счастьем лицо девушки. Такого счастливого лица Антошка отродясь не видела, а потому в восторге замерла и не могла оторваться от этого сказочного чуда. Ее даже зло разобрало, когда жених широченной спиной заслонил от нее невесту.

Антошка вытянула шею, пытаясь все же рассмотреть молодую, но тут жених повернулся и встал перед окном, на которое взобралась Антошка, и у девчушки сердце подскочило, замерло, а потом забилось так, что ей пришлось даже руки прижать к груди, чтобы оно ненароком не выскочило на этот самый подоконник. И взглянул-то он на нее весело всего мельком своими ничего, кроме невесты, невидящими, горячими и влажными синими глазами, провел рукой по блестящим, черным, как смоль, кудрям, повел черной соболиной бровью и отвернулся.

А у нее не только перед глазами, в сердце отпечаталось это румянцем залитое, улыбающееся лицо со сверкнувшими в улыбке белоснежными зубами, эти бездонные глаза, ограненные черными пушистыми ресницами. И не только Антошка, но и всё вокруг нее загудело на разные голоса: «Невеста хороша, но и жених красавец, каких поискать, дай им Бог счастья».

Тут вдруг ребятня завозилась, заверещала, гвалт подняла. Антошка понять не успела, что к чему, а жених снова к окну повернулся, сверкнул опять белозубой улыбкой, свел в притворной строгости соболиные брови и как крикнет на малолеток (а у самого глаза веселые-развеселые, не злые вовсе, добрые, искристые – чудо, а не глаза):

– А ну, кыш отсюда, команда босоногая, а то я сейчас ухват возьму да вас этим ухватом.

И вроде вправду озорников наказать хочет, вроде к окну шаг делает. Ребятня с визгом горохом на землю посыпалась и дала стрекача. Пришлось и Антошке вместе со всеми деру давать, только всего и был у нее миг, когда она жениха как следует рассмотрела.

Много лет спустя вспоминала Антошка в очередной раз этот миг, а что за ним было – хоть убей не помнила. Как срезало из памяти дальнейшее. Молодожены вскорости уехали, к ним нового агронома прислали, тот был женатый, с семьей приехал и остался навсегда. Село повспоминало красивую свадьбу и красивую пару, да и забыло, а вот Антошка не забывала никогда. И школу кончила, и институт, и тоже агрономом в другое село поехала работать, а помнила этот миг так, как будто это было вчера.