Женщина перемен - Алла Холод

В машине мы устроились на заднем сиденье и повели себя, как студенты, впервые дорвавшиеся до близости: трогали друг друга и целовались.

То, что произошло со мной в тот день в квартире у Ильи, изменило меня самым невероятным образом. Кем я была еще вчера? Некогда красивой глиняной вазочкой, которая от грубого обращения покрылась глубокими трещинами и сколами и за утерей вида и функциональности была определена в темную кладовку без окна. Не выбрасывали ее лишь потому, что у хозяев не доходили руки разобрать старый хлам, покрывшийся от времени слоем пыли и засохшей грязи. А может, из ностальгической жалости — люди часто подолгу хранят ненужные вещи, связанные с какими-то давними воспоминаниями. Однако такой сосуд безнадежен, его больше никогда не наполнят влагой, в него уже не поставят цветов. Он утратил смысл, и, когда дело дойдет до большой уборки, его все равно выбросят, даже если и сопроводят это действие вздохом сожаления. Должно произойти чудо, чтобы глубокие трещины затянулись, исчезли зловещие сколы и сосуд снова стал крепким и прочным. Чтобы густой слой въевшейся в материал пыли вновь обнажил исходный цвет и рисунок. И чтобы сосуд, чудесным образом снова ставший приятным на ощупь и бархатистым, извлекли из чулана и поставили на солнечное окно, наполнив до краев чистой водой и доверив его объятиям дивный букет.

Это чудо произошло. Я совершала преступление против своего брака, против мужа, но мне не было стыдно, потому что близость с Ильей не имела ничего общего с пошлым адюльтером. Напротив, последние годы супружеские отношения с Максимом вызывали во мне ощущение какой-то чуть ли не медицинской процедуры: вот мы принимаем душ, ложимся в постель, производим какие-то действия, призванные вызвать соответствующие реакции в организме. В результате оба получаем необходимую для здоровья разрядку. Ну и сохраняем видимость семьи, конечно. Почему это стало так? И когда именно наступил момент, после которого живые человеческие отношения превратились в брачную процедуру? Наверное, тогда, когда мы пытались вернуться к жизни после того, что со мной случилось. Сначала это не получалось, потому что прошло слишком мало времени. А потом — потому что его прошло слишком много, слишком много с того дня, когда я последний раз обнимала своего мужа, испытывая при этом физическое желание.

Я открылась навстречу Илье каждой клеточкой своего тела и души. Мы наслаждались друг другом то с жадной ненасытностью изголодавшихся хищников, то с прихотливой утонченностью пресытившихся гурманов, но когда мы наконец окончательно обессилели, я ни на секунду не вспомнила про отключенный телефон, не забеспокоилась о своем долгом отсутствии. Я была безмятежна и счастлива. Ко мне вернулась жизнь.

Распрощались мы ближе к полуночи, Илья отвез меня домой на такси, и я вошла к себе в квартиру, ни минуты не размышляя о том, что скажу Максиму. Я не собиралась врать, и мой муж безошибочно прочел это в моих глазах. Он все понял и потому ни о чем не спросил. Наверное, был не готов к возможному ответу.

Все еще ощущая на себе вкус и запах Ильи, я устроилась в гостиной с книжкой, понимая, что не прочту ни страницы и засну прямо сейчас, с нею в руках. В комодике у меня с давних времен была припрятана начатая бутылка виски, к которой я прикладывалась перед сном. Я вспомнила о ней, когда ложилась, скорее по привычке, а не потому, что хотелось выпить. Вспомнила и тут же забыла. Она стала мне не нужна. Я глубоко вздохнула, улыбнулась своим мыслям и сразу же провалилась в сон.

Наутро мои мысли вернулись к открытиям, почерпнутым из переписки Роберта и Полины. Каким-то чудом нам с Ильей удалось не забыть, зачем мы приехали к нему в квартиру, и после душа я, с мокрыми волосами, одетая лишь в его майку, уселась за ноутбук. Илья пристроился у меня за спиной и терпеливо ждал, когда мне понадобится его комментарий. Но мне и так все было более или менее понятно. Из коротких сообщений, пространных излияний души и разных деловых записок сложилась достаточно понятная картина. Второй этап посещения «Белой лилии», кроме продолжения всевозможной псевдо-психологической обработки, включал в себя и сугубо практическую помощь. Теперь Полина называлась уже не учеником, а адептом. Помощь, которую ей предложили в «Белой лилии», была весьма замысловатой. Ей объяснили, что просто изымать из семейного и делового оборота все деньги, на которые мог бы претендовать ее муж, не имеет никакого смысла. В случае развода ему причитается весьма скромная доля Полининого имущества. И мужу Полины это хорошо известно. Именно поэтому он и выбрал другой путь дележа: он поставил себе целью избавиться от жены и получить все, что она имеет. Задачей Полины было «обнулиться» таким способом, чтобы остаться совершенно без имущества и денег, но вместе с тем после развода иметь возможность все это вернуть. Ей было предложено сделать крупный взнос в благотворительный фонд, оформив договор таким образом, чтобы по истечении определенного времени она могла забрать свои деньги обратно. Она потеряла бы лишь определенный, заранее оговоренный процент. Роберт по просьбе Полины изучил юридическую сторону сделки и не нашел в ней ничего противозаконного.

«Ты спросила меня, почему и зачем МНЕ это нужно. Я не смог тебе объяснить, просто не хотел выглядеть дураком в твоих глазах, но сейчас, думая о том, как бы я все-таки ответил на твой вопрос, я ощущаю себя не то что дураком, а законченным идиотом».

Это послание Роберт отправил Полине в десять вечера. Я живо представила себе одинокого неприкаянного парня, судя по описанию Ильи, не очень привлекательного и не слишком обогащенного опытом общения с женщинами. Ему тоскливо, перед ним на компьютерном столе — бутылка виски, два бутерброда на блюдце и яблоко. Он сидит перед своим ноутбуком и пишет женщине, которая — единственная на всем свете — готова разделить с ним этот тоскливый вечер. Пусть даже на расстоянии. И только с ней он может поделиться своими переживаниями, не думая, какое произведет впечатление. Полина была привлекательной женщиной. Когда мы встретились с ней в кафе, она плохо выглядела, но, может быть, так казалось мне — той, которая знала ее задорной хорошенькой девчонкой. Если абстрагироваться от этих воспоминаний, надо признать, что Полина и в свои 37 была интересна. Испуганный вид, синюшная бледность и худоба мне, не привыкшей к ее новому облику, казались неестественными. Но на вкус и цвет товарища нет — мужчинам Полина, скорее всего, легко кружила головы. Мне она казалась затюканной, а кому-то другому — томной. Что ж, очень даже может быть. Я подумала, что Роберт, должно быть, не мог воспринимать свою подругу, полностью дистанцируясь от ее половой принадлежности. И откровенность мог себе позволить только виртуальную, находясь вдали от нее, когда его не смущали ее женские флюиды и запахи. Он потихоньку накачивался «Чивасом», о чем признался в одном из своих сообщений, в его репликах стали появляться характерные ошибки, мысли стали менее стройными, но еще более обнаженными. Я читала переписку, датированную 10 октября.

«Уходя, она сказала, что я урод и зануда, что мне нужно тратить очень много денег на девушку, чтобы она забыла о том, какая у меня внешность и какие у меня манеры. Иначе мои шансы равны нулю. И не только с ней, а вообще».

«Она дура, Роберт! (Это отвечала Полина.) Ты совсем не урод! И не смей так о себе думать. Она просто наглая жадная сучка, забудь о ней, она тебя не стоит».