Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Мое положение, которое мне казалось таким ясным при отъезде из Биаррица, принимало теперь тревожный оборот. Америка всегда была ко мне дружественна и гостеприимна. Франция давала вдохновение, а Америка – одобрение и результат. Америка, со своей точки зрения молодой нации, не всегда хорошо информированной, могла лишь частично понять причины нашего поражения, и потому ее пока не слишком тронули наши несчастья. Они не понимали, что заменить Францию в смысле того места, которое ей принадлежало в нашем творческом мире, невозможно, а причины, приведшие Францию к тому, чем она стала, не осознавали. Так я говорила с Америкой, которую люблю, уважаю и восхищаюсь. Еще раз подчеркну, что никто меня не отправлял для достижения каких-либо политических целей, я была женщиной, вовлеченной в великий замысел, и работала под знаменем того дела, какое никогда не считала потерянным, в стране других убеждений.

Ее жизненная сила иногда способна привести к несколько поспешным выводам, я имею в виду, что Америка, совершившая поразительный прыжок вперед, использует методы, установленные исходя из огромных, безграничных масштабов мысли и производства, а мы располагаем лишь методами поиска, фантазии, замечательной работы наших мастерских.

Я установила связи с квакерами[124], нейтральными в области политики, эти люди способны помогать всему миру и выбрали полем своей деятельности Англию и Францию. В некоторых городах, где мне предстояло выступать, мы пришли к соглашению, что все средства, какие мы соберем во время турне, поступят в помощь детям свободной зоны Франции. Турне, вначале предполагавшееся коротким, под конец увеличило свои масштабы: сорок два города за два месяца. Был организован художественный конкурс среди французских детей, их работы были проданы в США, и выручка пошла этим детям. У меня еще остались некоторые из них, трогающие меня своей нежностью и символизирующие один из самых искренних, бескорыстных по тем временам поступков.

Пароход, который вез мои платья, утонул. Магазин «Бонвит Теллер»[125] благородно предложил мне свои ателье, чтобы я заново сделала коллекцию. Тогда я поняла основную разницу между методами работы в Америке и во Франции. Намного сложнее воспроизвести оригинальную коллекцию в Америке, чем у нас: во Франции нам предлагают для одобрения неограниченные запасы тканей, а в Америке ткани надо покупать. Если они вдруг не подходят или мы изменяем замысел, то оказываешься перед чистой потерей. Кроме того, например, пуговица, изготовленная большими партиями, стоит столько же, сколько драгоценность. В конце концов наша работа возымела кое-какой результат, но коллекция оказалась крайне дорогой и, несмотря на всю добрую волю и умение работников, получилась не совсем такой, как мне хотелось.

Другая трудность, с которой мы столкнулись, это то, что я не имела ни малейшего представления, как надо говорить на публике, и это меня вконец испугало. Я отправилась к преподавателю, надеясь за несколько уроков узнать какие-то секреты, и как эхо повторяла эти уроки, но, уйдя, тут же все забывала. Помнила одно – что надо выбрать точку в зале, все равно какую, пристально посмотреть туда и только затем начинать выступление, и никогда не смотреть кому-то в лицо. Совет был хороший, но мне понадобился некоторый опыт, чтобы освоить эту технику, но от паники я спаслась, и в результате все проходило очень хорошо.

Моя первая лекция состоялась у лорда Тейлора[126] в Нью-Йорке перед пятьюстами зрителями, а в конце турне – двадцатипятитысячной аудиторией в Сент-Поле, штат Миннесота. Разумеется, эти лекции вызывали споры, и, за исключением фанатиков с их несдержанностью и резкими выкриками, меня всюду принимали с огромной симпатией, интересом и подлинным энтузиазмом. Люди проталкивались в толпе, чтобы подойти, дотронуться до меня, подарить маленький сувенир, который просили отвезти во Францию, и чем ближе к центру Америки я проникала, тем меньше враждебности по отношению к своему делу ощущала. Это относится к таким городам, как Луисвилль, где в башне посреди обширной равнины хранятся все золотые запасы Америки, охраняемые днем и ночью; Оклахома – меня принимали индейский вождь и принцесса (правда, так и не смогли произнести мое имя) и везли в длинном автомобиле, декорированном огромными бантами цвета «шокинг», как Феникс в пустыне Аризоны, разукрашенный большими розовыми пятнами. Мне дали два дня каникул, чтобы я посетила знаменитые каньоны, естественные замки из красной и оранжевой земли и университет, построенный в горах: там комнаты имеют три стены – четвертая отсутствует – и выходят на пустынное пространство с постоянно горящим огнем, чтобы помешать диким зверям приблизиться и защитить студентов. Я торопливо завтракала в женских клубах (салат из свежих овощей и ледяная вода), или в дорожных тавернах (жареная курица), или с подноса в автомашине. Принимали меня в гостеприимных, теплых жилищах, где, казалось, отсутствовали жизненные проблемы и счастливая атмосфера окутывала как колыбельная песня.

В Голливуд я приехала с большим опозданием из-за неполадок в самолете. Полиция под звуки сирен везла меня через весь город к железнодорожной станции, где уже полчаса ждал остановленный там поезд. Обезумевший контролер метался во все стороны и у всех спрашивал: «Ну, где же эта мадам Сарсапарилла?!»

Дальше мой путь лежал в Канаду. Вокзал в Монреале заполнили французские канадцы, женщины в эльзасских национальных костюмах, мужчины, похожие на крестьян самых отсталых и старых районов Франции. Один из них вышел вперед, бесцеремонно расцеловал меня в обе щеки и воскликнул:

«О! Прекрасная дурнушка!» Со своим старинным произношением, они выражали радость и удовольствие при виде кого-то, кто целым и невредимым прибыл с их исторической родины. В Виктории я проводила лекцию в магазине, уже некоторое время закрытом, где все затянули белым полотном. Консул Франции доставил меня в отель, там объявили, что меня ждут гости. Вошли три французских моряка в одежде с чужого плеча. В результате странных сложностей, в которых я не разобралась, им не удавалось уехать из Канады – молодые, растерянные, сбитые с толку. Я пообещала им сделать все, что смогу, но не подала большой надежды, потому что влияние мое было ограниченным. И тем не менее некоторое время спустя они выехали в Африку и там воевали.

Из Виктории в очень плохую погоду, которая мешала движению транспорта, я отправилась в Сент-Поль, в Миннесоте, и приехала поздно. Хотя я чувствовала себя усталой и грязной, меня вытолкнули в самый большой зал, какой мог бы присниться в кошмарном сне, куда набились и терпеливо меня ожидали двадцать пять тысяч человек. Несмотря на снег, лед и пургу, они пришли не только для того, чтобы увидеть меня и узнать, что лично я хотела им рассказать, и услышать рассказ о Франции. И вот представительнице так называемого несерьезного искусства простыми словами надежды удалось тронуть сердца этих людей, в то время как столько государственных мужей и ораторов тщетно старались по радио внушить к себе уважение и добиться доверия.