Ида Верде, которой нет - Марина Друбецкая

Ида вспомнила, что кликнула тогда официанта и через секунду уже произносила тост за тайные ходы и катакомбы фантазии.

«Катакомбы фантазии», — повторил Грин и широко улыбнулся, обнажив крупные, лошадиные зубы.

Вчера же в вагоне-гостиной он умучил Лекса рассказом о том, что сюжеты берет из рукописи некоего англичанина, которую украл, когда служил матросом на судне «Цесаревич».

Лекс не очень знал, как себя вести с мрачным фантазером, и едва поддерживал разговор.

Пытаясь услужить жене Грина, полнотелой добрейшей даме с ореолом пушистых волос, он умудрился разбить бутылку водки. Грин со злобным торжеством наблюдал, как лужица впитывается в узор ковра. Кажется, насколько Ида поняла со слов Нахимзона, он дал себе слово не пить во время экспедиции и злился на себя за то, что скоро придется нарушить клятву. Говорили, что после успеха экранизации «Алых парусов» он лечился у лучших врачей, но каждый раз все заканчивалось плохо.

Мысли Иды вернулись к мужу.

Нет, но так прогибаться подо всех! Неужели он не чувствует, что это унизительно? Не по-мужски? Единственное, что его оправдывает: натуру на Каспии нашел Гесс. Гессу Ида доверяла. Можно даже сказать, она с ним дружила, если Ида Верде вообще может с кем-то дружить. Раз Гесс сказал, что место идеальное, придется смириться.

Ида лениво повернула голову и посмотрела на мужа.

Лозинский сидел за столом, уставившись в сценарий и жестом отчаяния запустив обе руки в густую шевелюру. Грин на совещание опаздывал.

Почувствовав взгляд жены, Лозинский поднял глаза и виновато улыбнулся.

— Не понимаю! — устало проговорил он. — Не понимаю!

Иде стало его жалко. Все-таки есть в нем что-то от побитого щенка. Ладно, она его прощает. Бойкот окончен.

— Чего ты не понимаешь? — откликнулась она.

— Не понимаю, совершенно не понимаю его сценарий! — Он пристукнул кулаком по стопке листов с мелким машинописным шрифтом. — Как из этого можно сделать эпизоды! Все так запутанно!

— Я же говорила тебе, пусть Грин расписывает сцены. Но ты же все хочешь сам!

— Ты права! Опять права! — В его голосе послышались истерические нотки. — Можешь гордиться! Ну и что? Фильмировать этого Грина — нет, невозможно! Груда красивых слов и ни одной внятной мизансцены! Попасть с ним в верный тон я не могу — уволь, милая, никак не понятен мне его угрюмый юмор. К тому же он разговаривает со мной как с гимназистом! Веришь ли, мне все кажется, он возьмет меня за шиворот и ссадит с поезда. — Лекс и правда расклеился.

Ида поднялась, подошла к нему и села рядом, подогнув под себя ногу.

— Во-первых, надо было поставить его на место. Во-вторых, всем известно, милый, что Грин пишет о приключениях очарованной души, а не людей. Чтобы фильмировать душу, надо быть гением. Ну, дай посмотреть, что там у тебя?

Лекс пододвинул к ней листы.

Ида начала быстро читать текст. Сюжет будущей фильмы она знала, а что касается деталей… В них она предпочитала вникать на съемочной площадке.

Да, Лекс прав. Чудный язык. Под рукой будто бьется пульс чужой тайны. Но где сюжет? Поначалу кажется, что здесь сплошные приключения. Однако — обман, обман! Толком ничего не происходит. Одни намеки и иносказания. А вот это хорошо. Сцена драки. Надо оставить. И вот это. Как из морских глубин тащили золотую цепь, пилили на части и в ведрах носили на берег. А тут — красивости. Убрать.

— У нас есть ножницы? И клей? — отрывисто спросила она.

Лозинский с удивлением взглянул на нее.

Позвонил в колокольчик.

Через минуту из тамбура в салон просочился Нахимзон.

— Рувим Яковлевич, клеем и ножницами можете нас обеспечить?

— Сей момент, Алексей Всеволодович.

— И бумаги чистой побольше! — бросила Ида, не поднимая головы.

Лекс с удивлением наблюдал, с каким жаром она взялась править сценарий. Что-то яростно вычеркивала, что-то вписывала, резала листы на узкие полоски, что-то бросала на пол, что-то наклеивала на чистую бумагу, снова отрезала, переставляла куски местами и все время бормотала, как будто читала мантру: «Вот так, вот так, вот так…»

— Да что ты, ей-богу! Нельзя же так! — воскликнул он, когда она, размашисто перечеркнув крест-накрест сразу несколько страниц, скомкала их и швырнула на пол.

Воскликнул и протянул было руку, чтобы помешать ей так безжалостно и беззастенчиво перекраивать текст. Но она не глядя отбросила его руку, и он отступил.

Какое-то время он еще топтался в салоне, не зная, куда себя деть. Но по передергиванию острых плеч понял, что мешает ей, и ушел в купе.

Там бросился было на койку, но нетерпение снедало его, и он пошел слоняться по вагонам.

Заглянул к Гессу, в одиночку корпящему над какой-то шахматной партией, присел, передвинул несколько фигур и снова вскочил.

Забрел в общий вагон-ресторан, выпил рюмку коньяку, бездумно глядя в окно.

Через полчаса туда пришла чета Гринов с большим ящиком из картона, в который они поселили птенца ястреба, купленного у мальчишки в общем вагоне. Лекс, призванный на смотрины, осторожно заглянул в коробку — птенец дернул головой и зыркнул на него черным глазом. Лекс отшатнулся, и все фыркнули, скрывая смешки.

— Мальчишка нес его в шапке, любопытный клюв высунулся наружу, и я понял: это Гуль. Гуль, который будет набалтывать главному герою каверзные планы! Ах да, ведь ваша фильма еще не звуковая — это дурно. Это преступление! Ну, мы еще куда-нибудь пристроим Гуля. Семен Федотыч! — крикнул Грин повару, который вышел на шум. — Дайте-ка нам котлету. Гуль, полагаю, существо прожорливое.

Все сгрудились вокруг Гринов и их коробки, в которой бушевал пернатый малыш.

А из кухни уже несли тарелку с разнообразной мясной снедью. Лозинский хотел было сказать, что «сама Верде» трудится сейчас над сценарным планом, в то время как… Но раздумал — сам же будет выглядеть идиотом. Махнул еще пятьдесят граммов коньяку у барной стойки и ушел.

Когда начало темнеть, Лекс не выдержал и вернулся в салон.

Ида по-прежнему, не поднимая головы, сидела у стола. Волнистая прядь пепельных волос упала на ее высокий лоб, и время от времени она выпячивала прихотливо изогнутые губы, пытаясь сдуть ее.

Он смотрел на эту прядь, на ее губы, на тонкие пальцы, измазанные клеем и чернилами, и желание все сильнее поднималось в нем. Он уже с трудом справлялся с собой, когда она так же внезапно, как бросилась в работу, бросила на стол ручку и откинулась на спинку стула.

— Уффф! Кажется, все! Читай!

На столе лежал длинный свиток склеенных в одном ей ведомом порядке машинописных кусков, бывших когда-то гриновским сценарием, вперемешку с Идиными неряшливыми каракулями.

Лозинский присел на край стола и начал читать.