Ястреб и голубка - Вирджиния Хенли

В этот момент она подумала, что нет и не было на земле другого такого великолепного мужчины. Ничего нет удивительного в том, что королева называла его своим Богом Морей. У Сабби просто в голове не укладывалось, что именно ей выпало столь невероятное счастье — стать женой такого убийственно-красивого мужчины. Да, он распутник, мерзавец, совратитель… но, силы небесные, он — мужчина! С головы до пят мужчина! Она никогда ничего подобного не испытывала и даже не подозревала, что способна на такие чувства.

И он не сделает с ней ничего дурного или нечестивого — в этом она не сомневалась.

И еще она понимала: если она сейчас хоть краешком глаза увидит дракона — она просто рухнет на тело мужа и станет его целовать.

Она потянулась к мискам со смородиной и, когда Шейн передал ей поднос, пристроила между ними этот «столовый прибор», как бы воздвигнув барьер на пути мужского вожделения. Сама она уселась на кровати, скрестив ноги по-турецки. Медно-рыжеватые волосы в беспорядке рассыпались вокруг нее. В его глазах ее красота была несравненной. Шейн лежал на боку, подперев голову рукой, и зачарованно наблюдал за Сабби. Он считал ее несравненной красавицей. У него вырывался непроизвольный стон каждый раз, когда она розовым язычком слизывала сливки с ягоды.

Кончив есть, она начала кормить его, и стоило ей поднести ягоду к его губам, как он немедленно предпринимал попытку захватить ртом вместе с ягодой и пальцы Сабби.

Наконец он поставил поднос на пол.

— Иди ко мне, милая.

Он встал над ней на колени и протянул руки к ее груди: совершенное тело притягивало его, словно магнит, и лицо у него застыло от страсти. Едва он прикоснулся к ней, как она превратилась в огонь, в расплавленную лаву. Казалось, даже кости ее тают, словно воск. Он уткнулся головой в ее грудь. Руки Сабби блуждали по его телу, и все, что она осязала, воспламеняло ее: его непомерная сила, его широкие плечи, крепкие бедра. Ей хотелось касаться его еще и еще. Ее пальцы пробирались через густую поросль волос, покрывающих его мускулистый торс. Кончиками пальцев она дотронулась до его сосков, а потом прижала ладони к мощной шее.

Ее губы, казалось, расплющились под стремительным натиском его губ, и она с готовностью раскрылась, словно он научил ее этому, — раскрылась навстречу его поцелуям. Но его рот не задержался у ее губ, а, оторвавшись от них, двинулся вниз, к ее животу и еще ниже.

Она чувствовала силу его рук, она чувствовала, как они напрягались, сжимая ее стан. Его рот жадно приникал к ее плоти, словно впитывая несравненную красоту. И вот он оказался еще ниже, достиг треугольничка медно-рыжих завитков — и Сабби ахнула, потрясенная собственным бесстыдством: она не хотела, чтобы он остановился.

Его руки сомкнулись у нее ниже спины, мягко, но неодолимо вынуждая ее податься навстречу его поцелуям. Она чувствовала, как играет его язык с расцветающим бутоном ее желания; потом он приступил к обследованиям мягких местечек ее лона. Пальцами он раскрыл нежные створки, и она задрожала, когда туда ворвался его немилосердный язык. Она заметалась и не могла удержаться от стонов, когда волны неизведанного, немыслимого наслаждения начали прокатываться по всему ее телу.

Она хотела, чтобы так было еще и еще, снова и снова, и только стонами и вскриками могла выразить эту жажду — и он давал ей все, о чем она просила. Пальцами она впилась в его плечи, а потом вцепилась в густую шевелюру, прижимая его голову к средоточию своего вулканического наслаждения. Она металась и распластывалась, с наслаждением принимая его искусные ласки. Но потом он провел ладонями вверх по ее животу — к розовым торчащим бутонам; он начал гладить их и стискивать — и тогда она выгнулась и закричала, потому что достигла вершины, и ей почудилось, что она рассыпается миллионом дробящихся искр. Он еще раз обвел языком заветную нежную плоть и только после этого отодвинул голову от ее лона и, обняв, прижал Сабби к себе, чтобы ощутить последнее содрогание ее щедрого отклика на его близость.

Она провела пальцами по царапинам, которые оставили на его бронзовых плечах ее ногти.

— Моя маленькая дикая кошка, — хрипло проговорил он.

Его тело вызвало в ней жгучее любопытство. Она воочию видела, как пульсирует — в такт с сердцебиением — напружиненный мужской ствол. Прикоснувшись к нему, она поразилась, что он тверд, как мрамор. Только сейчас она почувствовала, что теряет уверенность.

— Ты такой… огромный, — выдохнула она, сознавая, что теперь уже совсем скоро он окажется сверху и войдет в нее.

Он обнял ее и пообещал:

— Милая, если тебе будет очень больно, я остановлюсь. В первый раз это и в самом деле может быть больно, поэтому сначала я любил тебя по-другому. Я уверен, что сейчас ты готова стать моей. Попытайся расслабиться и прими меня. Нам незачем спешить, моя хорошая, — сказал он, приблизив к ее губам свои, и она почувствовала, что могла бы умереть от его поцелуев.

В дверь постучали — резко и требовательно. Шейн понимал, что срочными вызовами пренебрегать нельзя. Пробормотав проклятие, он соскользнул с кровати и открыл дверь. Барон вручил ему записку, которую Шейн поднес к свечам, чтобы прочитать. На этот раз у него вырвалось ругательство, куда более непристойное. Он запустил пальцы в свою темную шевелюру, спокойно кивнул Барону и закрыл тяжелую дверь. Вернувшись к кровати, он крепко обнял Сабби:

— Любовь моя, прости меня за то, что я должен сделать. Мне не следовало бы сейчас покидать тебя ни по какой причине… кроме этой, единственной. Я знаю, мне нечего надеяться, что ты поймешь: есть так много вещей, о которых я не могу тебе рассказать. Жизни одного человека… грозит серьезная опасность.

— Это вызов от королевы? — ревниво спросила она.

— Милая моя, я клянусь, что ни за что не покинул бы нашу постель ради этой царственной шлюхи. Постарайся поспать хоть немного. — Он заботливо укрыл ее одеялом. — Возможно, меня не будет несколько дней.

— Завтра мне придется вернуться ко двору, но я хотела бы принести сюда кое-что из моих вещей… если можно.

— Сабби, дорогая, теперь это наш дом.

Приходи и уходи, когда пожелаешь. — Он наклонился, чтобы в последний раз поцеловать ее. — Я чувствую себя последним негодяем из-за того, что оставляю тебя в такую минуту, но клянусь, что сумею загладить свою вину, — пообещал он.

Сабби в молчании наблюдала, как он одевался во все черное, как увешивал себя оружием: шпагой, кинжалами и пистолетами; потом все это скрыл длинный черный плащ. Мыслями Шейн был уже не с ней, а где-то бесконечно далеко. У него была некая тайна, скрытая жизнь, которая поглощала его целиком. Неведомо почему Сабби прониклась уверенностью: узнав об этом, она получила в руки средство, которое когда-нибудь поможет ей его погубить. Она не стала размышлять об опасностях, которые его подстерегали; скорее завидовала приключению, ради которого Шейн с Бароном сейчас мчались куда-то в ночной тьме.

В послании, переданном Шейну Хокхерсту, говорилось, что О'Нила со дня на день собираются взять под стражу и препроводить в Дублинский замок для допроса. И Шейну и Барону было хорошо известно, как содержатся заключенные в дублинской темнице и каким незаконным, ужасным пыткам они подвергаются. Дыба и кнут, которые были в ходу у Уолсингэма, казались пустяком по сравнению с «испанским креслом», тисками под названием «дочка мусорщика» и железными сапогами с кипящим маслом внутри.