За степным фронтиром. История российско-китайской границы - Сёрен Урбански

начали призывать к окончательному переезду в Хулун-Буир. Нимаев с соратниками тайно договорились с китайскими пограничниками об обеспечении безопасного перехода через границу. Декабрьской ночью 1924 года сотни бурят пересекли границу примерно в пятидесяти километрах на юг от станции Даурия. Согласно договоренности, хулун-буирские пограничники получили по одному барану с юрты, некоторые дали и больше. В 1925 году, однако, когда власти Хулун-Буира потребовали уплаты налогов, пастухи снова вернулись в Советский Союз.

Когда начались коллективизация, в ходе которой отдельные пастушьи семьи принудительно закреплялись за колхозами, и раскулачивание, многие буряты приготовились к последнему побегу. В январе 1929 года Тайбог Нимаев со своим скотом располагался примерно в тридцати километрах от международной границы Советского Союза. Кочевники вновь заблаговременно договорились с китайскими властями и русскими эмигрантами. Великий переход начался ночью 10 февраля 1929 года. Лед на Аргуни сотрясался под копытами лошадей, верблюдов, овец и коз, когда триста семей пересекли реку у Абагайтуя со всем имуществом и скотом, состоящим из более чем ста тысяч животных. Только когда на помощь все еще недоукомплектованному патрулю прибыло подкрепление, некоторые пастухи были остановлены на реке. К этому времени обе стороны понесли потери. Многие пастухи, остановленные советскими пограничниками, воспользовались неразберихой и исчезли в ночи на советской стороне. Пограничники арестовали только сорок три бурята и конфисковали их скот, среди арестованных был и Тайбог Нимаев. Семьи были осуждены и должны были уплатить штрафы от 4093 до 12 157 рублей в зависимости от поголовья скота, которое они пытались перегнать. Ни один из «богатых пастухов», как их тогда называли, не мог, однако, заплатить такой штраф, и в 1930 году их стада были «проданы» государству[445]. Масштабы коллективного побега людей и животных в этом случае исключительны, но не уникальны. Особенно во время коллективизации хори-бурят в Агинской степи было предпринято множество других, хотя и менее масштабных, попыток пересечь советскую границу с целью спасения скота и, таким образом, средств существования[446].

Хори-буряты не были единственными местными жителями, которые угоняли свой скот за пределы советского государства. Среди пастухов, пересекавших границу, также встречались русские казаки и иногда китайцы[447]. Константин Андреевич Зябликов (1876 г. р.) из села Кулусутай Борзинского района также переживал за свой скот. В 1918 году бывший казак бежал с белыми в Монголию. Вернувшись в 1919 году в Забайкалье, он был вынужден снова бежать, на этот раз перед наступлением Красной армии в 1920 году. Вернувшись во второй раз в 1921 году, он оставил свой скот во Внешней Монголии, так как думал, что там он будет защищен от конфискации Красной армией. Вскоре, однако, Монголия перестала быть безопасным местом для кочевников и казаков. В начале 1929 года Зябликов нанял монгольского пастуха Цуку Кукунова перевести его скот обратно в Кулусутай на советской территории. Зябликов пытался постепенно тайно продать свой скот. Вскоре, однако, местные власти узнали о его намерениях, забрали его скот и передали его местному колхозу. Отчаявшись, Зябликов выкрал тридцать лошадей и четырнадцать голов крупнорогатого скота из колхоза и попытался сбежать в Китай. Но 7 февраля 1930 года старика выследил и арестовал отряд даурской пограничной кавалерии[448].

Пограничники и преданные исполнители указаний Москвы о коллективизации к 1930 году стали представлять для пастухов большую опасность, чем мародеры. Советские солдаты иногда преследовали казацких и бурятских пастухов, бегущих через границу на китайскую территорию, стреляя по ним из пулеметов[449]. Эмиграция, вызванная Гражданской войной и коллективизацией, заставила Москву усомниться в преданности жителей приаргунья. Объятые паранойей большевики создали новые институциональные и правовые условия в советском пограничном регионе, которые мы подробно рассмотрим в следующей главе. К этому времени степные кочевники уже хорошо знали, где проходила государственная граница, и были хорошо осведомлены о том, чем чревато ее пересечение. Стремление сохранить традиционный уклад жизни двигало ими в попытках перейти границу.

КРАСНЫЕ ЮРТЫ В СТЕПИ: КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ СЕЛЬСКИХ ЖИТЕЛЕЙ ПОГРАНИЧЬЯ

Коллективизация стала основным механизмом получения советской властью большего контроля над жителями пограничья. Между 1929 и 1933 годами традиционное сельское хозяйство было переведено в крупные единицы – колхозы, таким образом, экономические возможности считавшихся богатыми фермеров или кочевых пастухов (кулаков) были уничтожены, и крестьяне были подчинены морально и физически. Во многих частях страны коллективизация привела к ссылкам, голоду и другим бедам, унесшим миллионы жизней[450].

Коллективизация советского пограничья позволила освободить спорные и уязвимые территории от подозрительных для режима людей. До 1930 года большинство кочевников и казаков аргунского пограничья все еще проживало вполне изолированно от национальных рынков, ведя почти натуральное хозяйство. Однако в течение нескольких лет Забайкалье стало наиболее успешно коллективизированным районом к востоку от озера Байкал. Несмотря на жесткое сопротивление крестьян и кочевников вдоль границы с Китаем и в других районах, к 1934 году в регионе действовало 1145 колхозов[451].

Обратившись к судьбам кочевников в окрестностях Кулусутая – того самого села, из которого бежал Константин Андреевич Зябликов, можно проследить, как сельские жители фронтира становились советскими колхозниками или нарушителями границы. Основанный в 1728 году как казачий караул примерно в сорока километрах от Борзи поселок располагался у монгольской границы. Именно в Кулусутае возник национальный сомон «Новая Заря»[452]. Он был создан в 1925 году после того, как большое число бурят Агинской степи, таких как Тайбог Нимаев, вернулось из Внешней Монголии на советскую территорию. Помимо двадцати семи казацких деревень, «Новая Заря» стала единственным бурятским поселением во всем борзинском районе[453]. Всего 384 юрты и 1503 человека были зарегистрированы в «Новой Заре» в феврале 1929 года. Семьи были распределены следующим образом: 91 юрта принадлежала богатым кочевникам (кулакам и зажиточным), 49 юрт занимали середняки, а 48 юрт – бедняки. Оставшиеся 196 юрт были освобождены от сельскохозяйственного налога: поскольку кочевники пасли свой скот в пределах трехсот километров от сомона, они не могли быть включены в классификацию крестьян местными властями.

Мобильный образ жизни кочевников противоречил политическим целям того времени – коллективизация требовала принятия важнейшего шага, а именно – перевода кочевых бурят на оседлость. Попытки определить землю под этот проект были сделаны уже в 1925 году, но реализован он тогда не был. Усилия по введению здесь системы общественных школ также были безуспешны. Первоначальный план по открытию школы в 1929 году был отменен, потому что только немногие буряты были готовы отдать своих детей в школу. Отсутствие квалифицированных учителей из коренных народов и отказ местного населения от русских учителей, незнакомых с бурятско-монгольской письменностью, способствовали невозможности реализации этого проекта. Кроме того, постоянное проживание в одном месте было обязательным требованием получения образования, и именно этому буряты яростно сопротивлялись[454]. Сложности, с которыми столкнулись большевики, напоминали проблемы, возникшие у китайских властей двадцатью годами ранее, когда они попытались заставить хулун-буирских кочевников установить юрты в определенных местах у школ. Тогда результатом также было яростное сопротивление.

Коллективизация летом 1929 года была в самом разгаре, но старые социальные структуры еще действовали. Ламы и более богатые кочевники с успехом призывали более бедных кочевников держаться за старые обычаи, несмотря на вторжение новых государственных структур. Даже так называемые бедняки и середняки разочарованно вопрошали, как перейти в советское общество, если сельхозугодья, леса, хлеб и другие базовые продукты и сельхозтехника не общедоступны. На карту было поставлено гораздо больше, чем кочевой образ жизни[455]. В «Новой Заре» не успевшие убежать кочевники побогаче и их семьи лишились своего скота. Бурятский кулак Даир Батуев и его жена потеряли шестнадцать лошадей, двадцать семь голов крупного рогатого скота, 335 овец и коз и одиннадцать верблюдов. Иногда ситуация, в которой оказывались казацкие фермеры, была хуже, чем у кочевников. Семья кулака Михаила Кузнецова, состоявшая из семи человек, была выселена, хотя владели они только пятью лошадьми, сорока коровами и 190 овцами и козами. Многие казаки в приаргунских деревнях не видели другого выхода, кроме как продать свой скот китайцам за бесценок[456]. Животноводство и сельское хозяйство серьезно пострадало, и вскоре в Абагайтуе не осталось скота, находившегося в частной собственности