Та, что правит балом - Татьяна Полякова

Через двадцать минут я была у себя дома и, устроившись надиване, тупо уставилась на экран телевизора. Вскоре зазвонил телефон, но я егопроигнорировала, подозревая, что это Рахманов. Ему ничего не стоило заявитьсякак ни в чем не бывало. Почему бы и нет, в самом деле? Он ведь ни в чемвиноватым себя не чувствует. Если кто-то и виноват, то только я.

Через пять минут позвонили на мобильный. Я взглянула надисплей — так и есть, Рахманов. Он звонил еще раза три. Чтобы звонки недействовали на нервы, я отключила оба телефона, а потом долго лежала,разглядывая потолок.

Весь следующий день я провела с Машкой и Антоном. Мы ездилиза город, катались на лодке, купались, Машка сплела венок из полевых цветов иводрузила его на мою голову, а я все пыталась понять, что со мной происходит,отчего там, у реки, лежа рядом с Машкой, хотелось плакать и смеятьсяодновременно, пока до меня наконец не дошло: я счастлива. Да, в тот день я былапо-настоящему счастлива. Чувство, о котором я успела забыть, вдруг явилось, а яс непривычки не знала, что с ним делать, и едва не разревелась.

Мы брели с Машкой по лесной тропинке, Антон остался у реки,занятый приготовлением шашлыков.

— Мы завтра уезжаем на две недели, — сказалаМашка. — Рахманов помог с загранпаспортом. — Машка вроде бысмутилась. — Он звонил вчера?

— Да, — кивнула я.

— И что?

— Ничего.

— Юля, — в голосе ее появились просительныенотки. — Может, тебе стоит.., ради сына…

— Это бесполезно, — перебила я.

— Но почему? Я видела вчера, как он на тебя смотрит. Нио каком безразличии там и речи нет.

— К сожалению. Тогда бы у меня появился шанс вернутьребенка.

— Я не понимаю.

— А чего тут понимать… Я, как собачка, должна служитьза лакомый кусочек: хорошо послужишь — что-нибудь получишь. Похоже, Рахманова этаигра не утомляет. Так что мне ничего не светит.

— Но вы ведь жили вместе…

— Жили, — кивнула я. — Только недолго. Видишьли, Рахманов так себя любит, что не терпит конкурентов даже в лице собственногосына.

— Вдруг ты просто несправедлива к нему? Я хотеласказать… — Она смешалась и добавила с грустью:

— Лезу не в свое дело, да?

— Лезь на здоровье.

— Мне все-таки кажется, что он хотел бы помириться стобой.

— Возможно. Но как только поссоримся, опять запретитмне видеться с сыном.

— Что же теперь?

— Ничего, — вновь пожала я плечами.

— И ты не хочешь попытаться…

— Машка, — вздохнула я. — Ты ничего непоняла. Он никогда не отдаст мне ребенка. Возможно, он его любит. Надеюсь, чтолюбит, но главное не это.

— Он хочет заставить тебя страдать?

— Да. Потому что считает: я вынудила его сделатьглупость, использовала его. И он мне этого никогда не простит. Хотя на самомделе глупость сделала я: решила, что могу родить ребенка, имею право… Чушь. Заглупость приходится расплачиваться.

— Но ведь с прежним покончено, правда? — испуганноспросила Машка. — Он отнял у тебя сына, но ведь теперь ты свободна, развенет? И Ник ничего не может… — Она внезапно сбилась с шага, и в глазах еепоявились слезы. — Я дура, да? Ничего не понимаю?

— Брось. Все так, как ты говоришь. Мы выкарабкались.Ты, слава богу, встретила хорошего парня, когда-нибудь повезет и мне.

— Юля, все будет хорошо, вот увидишь!

Не знаю, верила ли она в это сама.

Простившись с Антоном и Машкой, я отправилась к Виссариону.По причине хорошей погоды девицы взяли на себя повышенные обязательства, и кафекоторый день пустовало. Виссарион, устроившись за стойкой, водрузив очки нанос, читал Блока, я пошла заваривать чай, вернулась с двумя чашками иприткнулась по соседству.

— Пора в отпуск, — заметила я, обводя взглядомпустой зал. — Слушай, а ты когда-нибудь отдыхаешь? — додумаласьспросить я. Попыталась представить Виссариона где-нибудь на пляже, новоображение отказывало.

— Чтобы отдыхать, надо сначала поработать, — изрекон. — А это разве работа?

— Ты же девок воспитываешь, а труд педагога тяжелый инеблагодарный. Поэтому отпуск у них в два раза больше, чем у прочих граждан.

— Плохой из меня педагог, — пригорюнился он.

— Что так? — нахмурилась я, выжидающе глядя нанего.

— Людка опять здесь, — помедлив, сообщил он.

— И все? — подождав и ничего не дождавшись,переспросила я.

— Тебе мало? — огрызнулся Виссарион.

Надо сказать, что Людка, деревенская деваха летдевятнадцати, была единственным показателем нашей общей работы по спасению душ,положительным показателем, я имею в виду, то есть мы ее вроде бы спасли.Конечно, заслуга, с моей точки зрения, всецело принадлежала Виссариону, но мнебыло приятно думать, что и мои труды не пропали даром. Людка, девка глупая,робкая и очень сентиментальная, в городе приживалась с трудом, остальные девицыее не любили, сутенер лупил почем зря, к тому же всевозможные несчастья так кней и липли. Неудивительно, что Виссарион испытывал к ней особую привязанность.Два месяца назад она твердо встала на путь раскаяния, покончила с прошлым иотправилась в свою деревеньку. И вот нате вам, вернулась.

— Может, не стоит ее спасать? — вздохнулая. — Может, ей и так хорошо?

Виссарион махнул рукой и уткнулся в книгу.

— Ну, раз ты такой неразговорчивый, а слушателей нет, япойду, — вздохнула я.

— Иди, — буркнул Виссарион, посмотрел из-под очковкак-то странно и добавил:

— Надеюсь, ты знаешь, что за тобой топают?

— Что? — растерялась я.

— Не что, а кто. Паренек, неказистый такой. Вон увитрины напротив вертится.

Я посмотрела в том направлении, но никого не увидела. Однаков хорошем зрении своего друга тоже не сомневалась, хоть он и носил очки, но, пособственному утверждению, видел сердцем. Я сердцем ничего не видела, оттогоВиссариона очень уважала.

— Ты уверен? — после некоторой паузы спросила я.