Четыре ветра - Кристин Ханна

Проснувшись, они обнаруживали, что в пыли на простынях отпечатались их силуэты. Они смазывали носы вазелином и прикрывали лица платками. Взрослые по необходимости выходили в бурю, держась за веревку, натянутую от дома до амбара. Пыль ослепляла. Курицы обезумели от ужаса. Дети сидели дома в противогазах. Энт терпеть не мог противогаз – он говорил, что от него болит голова, – хотя от пыли ему было еще хуже, чем остальным.

Элса переживала за сына, спала с ним, сидела с ним на кровати, читала ему охрипшим голосом. Только книги его и успокаивали.

На пятый день бури Энт лежал в кровати под покрывалом, в противогазе, а Элса подметала пол. Пыль просачивалась через щели в балках, оседала повсюду.

Сквозь вой бури она едва услышала, как что-то упало.

Энт уронил книжку с картинками на пол.

Элса отложила веник и подошла к кровати сына.

– Энт, малыш…

– Мамааа…

Он резко закашлялся, никогда раньше он так сильно не кашлял, Элса перепугалась, что у него треснут ребра. Она спустила с лица платок, сняла с мальчика противогаз. Грязь собралась в уголках его глаз, запеклась в ноздрях.

Энт моргнул.

– Мама? Это ты?

– Это я, малыш.

Элса посадила его, налила воды в стакан, заставила сына выпить. Она видела, что ему больно глотать. Даже без противогаза дышал он с ужасным протяжным хрипом.

Ветер стучал в окна, визжал сквозь щели в дереве.

– У меня живот болит.

– Я знаю, малыш.

Песок. Все они полны песка, он в их слезах, в ноздрях, на языках, он сжимает им горло, собирается в желудках, и всех тошнит. Всех терзала боль в животе.

Но Энт чувствовал себя хуже всех. Он страшно кашлял, не мог есть. Глаза его болели даже от тусклого света.

– Попей еще. Я смажу тебе грудь скипидаром и положу сверху горячие полотенца.

Энт пил маленькими глоточками, как птичка. Напившись, он откинулся на подушку и захрипел.

Элса легла рядом с сыном и обняла его, бормоча молитвы. Энт лежал неподвижно, и Элсе стало страшно.

Она смазала вазелином раздраженные, забитые грязью ноздри мальчика, потом снова надела на него противогаз. Энт моргнул и заплакал, в уголках красных глаз выступила грязь.

– Не плачь, малыш. Буря скоро закончится, и мы отвезем тебя к доктору. Он тебя вылечит.

– Хо… ро… шо… – прохрипел мальчик сквозь противогаз.

Элса обняла сына, надеясь, что он не видит ее слез.

Прошло девять дней, а буря все не ослабевала. Ветер стучал в стены, царапался, рвался в дверь.

Вот еще один такой же день начинается. Элса проснулась рядом с сыном. Как он? Последние четыре дня у него не хватало сил даже встать. Он больше не играл с солдатиками, не хотел, чтобы ему читали вслух. Он просто лежал в противогазе и хрипел.

Первое, что она слышала утром, проснувшись, последнее, что она слышала вечером, обнимая сына, – это ужасное, мучительное дыхание.

Энт дышал. Элса прочла короткую молитву Богородице и встала. Она спустила покрытую коркой грязи бандану на шею и ступила на тонкий слой пыли, скопившейся за ночь. Оставляя следы на полу, подошла к умывальнику.

У зеркала она оторопела, как часто случалось в эти дни.

«Господи», – прохрипела она. Лицо похоже на пустыню летом: коричневое, потрескавшееся, изборожденное морщинами. Губы и зубы покоричневели от песка. Пыль собралась в уголках глаз и на ресницах. Она умыла и вытерла лицо, почистила зубы.

В гостиной Элса надела сапоги, стоявшие у двери, и замерла, глядя на трясущуюся ручку. Дул такой сильный ветер, что стены, казалось, прогибаются. Она натянула платок на лицо, надела перчатки и всем телом навалилась на дверь.

Ветер толкнул ее назад. Она наклонилась и, прищурившись, почти ничего не видя, двинулась сквозь пыль. Отыскала трос, натянутый между домом и амбаром, и, перебирая руками, медленно преодолела двор. Вот, наконец, и амбар. Элса прицепила веревку к ошейнику Беллы и вывела бедную, запинающуюся корову в широкий центральный проход. Стены тряслись, пыль летела со всех сторон.

Элса поставила ведро, села на табуретку, сняла перчатки и убрала их в карман фартука. Опустив бандану, она потянулась к тощему, покрытому струпьями вымени. Амбар сотрясался, ветер свистел в щели, пробивался сквозь сами доски.

Кожа на руках у Элсы потрескалась и саднила, и дойка причиняла ей такую же боль, как корове. Она взялась за вымя. Корова жалобно замычала.

– Прости, красавица, – сказала Элса. – Я знаю, что тебе больно, но моему мальчику нужно молоко. Он… болеет.

Ведро забрызгали грязные коричневые сгустки.

– Пожалуйста, коровушка моя, – уговаривала Элса, пытаясь выдоить молоко.

Снова. И снова.

Ничего. Одна лишь грязь.

Элса закрыла воспаленные глаза и прислонилась лбом к впалому боку Беллы. Коровий хвост хлестнул ее по щеке.

Сколько времени она просидела так, горюя о пропавшем молоке? Чем теперь кормить детей без молока, масла и сыра? Бедная корова весь день вдыхает пыль и долго не протянет. Другая корова уже несколько месяцев не дает молока, ей еще хуже, чем Белле.

Измученно вздохнув, Элса надела перчатки, натянула бандану и отвела Беллу в стойло.

По дороге к дому Элсе словно тысячи лезвий вонзились в лоб, она почти ничего не видела. Ветер сдирал кожу с лица.

– Элса, что случилось?

Тони обнял ее, чтобы она не упала.

Опустив бандану, она ответила:

– Молока больше нет.

Последовало душераздирающее молчание.

– Что же, продадим коров правительству. Шестнадцать долларов за голову, так?

Элса попыталась утереть пыль с глаз.

– У нас еще есть мыло на продажу и яйца.

– Поблагодарим Бога за эти маленькие чудеса.

– Да, – ответила Элса, думая о пустых полках погреба.

Тишина.

Ветер не стучит в окна. Пыль не падает с потолка.

Элса осторожно открыла глаза, они все привыкли к этой осторожности. Опустила с носа и рта покрытую коркой грязи бандану, смахнула пыль с век. Пришла в себя. Потом села, и пыль посыпалась на пол.

Первым делом она проверила, что с Энтом. Разбудила сына, убрав противогаз с костлявого личика.

– Привет, малыш. Буря закончилась.

Энт открыл глаза. Элса видела, какого труда ему это стоило. Белки глаз страшно покраснели.

– Я не могу… дышать.

Его грязные, покрытые голубыми сосудиками веки закрылись.