Богиня маленьких побед - Янник Гранек

Из беспокойного сна меня вырвал тоскливый крик чайки: одеяло и подушки валялись на полу. Сквозь задернутые шторы в безмолвную комнату пробивался лучик света. Курт в одной рубашке сидел за небольшим письменным столом. Я подошла к нему, чтобы помассировать плечи.

– Можно я отдерну шторы?

– Не надо, пожалуйста, у меня болит голова.

Я на ощупь навела в комнате относительный порядок. Его плащ, по привычке аккуратно повешенный на спинку стула, еще хранил в себе следы влаги.

– Ты выходил на улицу ночью?

– Да, гулял.

– Но все равно не смог уснуть?

– Мне нужно было подумать.

Я наспех умылась, совершила туалет и молча оделась. Он погрузился в созерцание висевшей над столом гравюры, на которой был изображен изящный балет медуз.

– Пойду вниз. Если ты не против.

– Адель, у меня проблемы.

За четырнадцать лет совместной жизни мне никогда не доводилось слышать от него ничего подобного. Я обняла мужа, чтобы вобрать в себя всю его боль.

– Что я могу для тебя сделать, Куртик?

– Сначала иди позавтракай.

По совету его друга Освальда Веблена мы забронировали комнату в очаровательном пансионате, крытом деревянной, выбеленной временем черепицей, который прятался под густыми кронами сосен. В минувшем году мы уже жили в Мэне у одного из коллег Курта. Муж по достоинству оценил свежий и чистый морской воздух. Цветущие кусты сирени напоминали ему Мариенбад. На этот раз после нашего прибытия в Блю Хилл[56] он не выходил из гостиничного номера. Хотя ночью порой исчезал и в одиночку совершал длительные прогулки по берегу океана.

В столовой курортники делали вид, что не обращают на меня никакого внимания. Я осмелилась робко пискнуть «Good morning», но если меня кто-то даже и понял, то это стоило ему больших трудов. Я села за уединенный столик у окна. Хозяйка заведения громко что-то обсуждала с пожилой парой. По всей вероятности, нас: троица то и дело украдкой бросала на меня взгляды. Миссис Фредерик вытерла о фартук руки и с озабоченным видом спросила.

– Миссис Гёдель! Доброе утро. Как ваши дела? Нечасто вас увидишь за завтраком. А ваш муж? Он вообще никогда не ест?

– Говорите медленнее. Пожалуйста.

Она едва заметно кивнула головой в сторону других столов, и сидевшие за ними прекрасно ее поняли.

– Так где же ваш супруг?

– Он спит.

– Мне говорили, что он по ночам выходит из отеля.

– Он работает.

– Чем же он занимается?

– Математикой.

– Я могу убраться в вашей комнате?

Каждый слог она выделяла с чрезмерным рвением; меня охватило дикое желание заткнуть фартуком ее рыхлый рот.

– Я сама уберусь.

– Но уборка входит в стоимость номера.

Миссис Фредерик пожала плечами и ушла. Наша эксцентричность с каждым днем все больше укрепляла первоначальное впечатление. Она встревожилась с самого начала, когда мы только переступили порог пансионата и протянули ей паспорта.

– Вы немцы?

– Беженцы из Австрии.

Ее лицо приняло подозрительное выражение. После вступления Соединенных Штатов в войну наши визы потеряли всякое значение – мы превратились в потенциальных нацистов. Курт тоже не внушал хозяйке доверия: в первое утро она увидела, как он за завтраком протер и расставил по своему вкусу приборы, что страшно ее уязвило. Из мести миссис Фредерик пролила кофе мимо его чашки. С тех пор он категорически запрещал ей убираться в комнате и перестал спускаться в столовую. Местные кумушки вовсю судачили за нашими спинами: мы для них были не только иностранцами, но и врагами. Вскоре нам предстояло разыграть целую пародию, чтобы убедить всех в своей «нормальности».

Как же мне не хватало Вены! В Гринциге скоро начнут собирать виноград. Все будут пить «Heuriger», молодое вино. Как же оно отличалось от того жуткого напитка с привкусом лекарства от кашля, по которому американцы буквально сходили с ума. Я не знала, производили в военное время молодое вино или нет. От близких вестей не было. Венский университет передал через германское консульство категоричное требование: Курту Гёделю воспрещалось продлевать срок своего пребывания в Соединенных Штатах. Чтобы выиграть время, он попытался получить должность, которая обеспечивала бы щадящий режим для его слабого сердца. Кроме того, его вызвали на медицинский осмотр в одно из подразделений американской армии. Фрэнку Айделотту, директору ИПИ, пришлось расщедриться на дипломатическое послание, в котором говорилось: «Курт Гёдель – гений, хотя порой и подвержен психозу». Время-то мы выиграли, но как существовать на скудные доходы приглашенного лектора? Какая карьера его ждала с клеймом «психа»? Нас никто не встречал с распростертыми объятиями. Ходили слухи, что правительство намерено согнать в лагеря всех японцев, в том числе и обладателей американских паспортов. И когда после этого наступит черед немцев[57]? Еще до объявления войны мы сделали крюк, чтобы не появляться не только в германском консульстве, но даже в обычном немецком бюро путешествий в Нью-Йорке. Боялись, что нас похитят. После бегства и эмиграции вся германская община тряслась от страха, вспоминая пережитое, а также от тревоги за свое будущее в стране, воюющей с их собственной родиной. Чтобы не зависеть от этого узкого круга, пребывающего в состоянии неизбывного беспокойства, я стала учить английский. Но у меня ничего не получалось. Курт сыпал в мой адрес упреками и говорил, что я прилагаю недостаточно усилий. Я отвечала, что мои неудачи носят «временный» характер, упорно цепляясь за это слово.

Во время нашего долгого бегства я ужасно боялась. Мне было страшно и теперь. В сентябре 1940 года германская подводная лодка потопила пароход с несколькими сотнями английских детей на борту, направлявшимися в Новый Свет. Нацисты вошли в Париж, напали на СССР; японцы развернули активные боевые действия в Тихом океане: все выходы в итоге оказались перекрыты. Мы были иностранцами, узниками огромной страны. Здесь все было колоссальным, даже пустота.

Для Курта будущее представляло собой доску в аудитории, с которой только что все стерли мокрой тряпкой. Его лекции в Принстоне, а затем и в Йеле были приняты с энтузиазмом и восторгом. Он, казалось, даже воодушевился, хотя это слово уже очень давно не входило в его словарный запас. И даже составил список добрых намерений. А мне пришлось, исходя из его планов, составлять расписание: когда и что читать, какие статьи заканчивать, вплоть до того, в котором часу выходить на прогулку. Он вынашивал какие-то планы, обдумывал проекты, словом, размышлял о будущем.