Богиня маленьких побед - Янник Гранек

В этой толпе совершенно незнакомых мне людей я наконец заплакала, переложив всю накопленную боль на звучавшую еврейскую музыку, от которой у меня разрывалось сердце.

25 января 1940

Где-то между Красноярском и Иркутском

Здравствуйте, мои дорогие.

Это письмо я пишу из самого сердца Сибири. Надеюсь, что смогу отправить его по прибытии во Владивосток. Пальцы меня больше не слушаются, я с трудом держу в руке карандаш. Эта поездка будет длиться вечно. Она чем-то напоминает долгую, бессонную ночь. За всю жизнь мне еще никогда не было так холодно. Некоторые утверждают, что на улице минус пятьдесят по Цельсию. Я никогда не думала, что такое возможно. Санузлы замерзли. Туалет мы совершаем лишь с помощью воды из самовара да моего одеколона. Но он скоро закончится. Я мечтаю о горячей ванне, об овощном бульоне и настоящем отдыхе под толстой периной. Дни и ночи похожи друг на друга: они полностью лишены света, будто солнце решило навсегда уйти с этой бесконечной равнины.

Мы целыми днями дремлем, убаюкиваемые стуком колес. И жмемся друг к дружке, будто сбившиеся в стадо животные. Но делать нечего. Я исчерпала запас шерсти и подарила отпрыскам семейства Мюллеров по паре носков. Сюзанну свалила болезнь, она сильно кашляет и ничего не ест. Я массирую ей ноги, чтобы хоть немного согреть. Она, как крохотная птичка. Играть и петь никто больше не осмеливается. Все молчат, оцепенев от холода или водки. Даже мальчишки Мюллеров и те приутихли. Нас кормят отвратительным борщом, ингредиентов которого я предпочитаю не знать. Курт ничего не ест. Транссибирская магистраль представлялась мне лучше! Поезда ходят хаотично и делают огромное количество остановок. С такой скоростью мы ни за что не успеем на пароход.

По вагонам ходят безрадостные слухи: Соединенные Штаты, в свою очередь, тоже могут вступить в войну. Курт полагает, что это не в их интересах. Что касается Мюллера, то он боится провокаций со стороны японцев, которые могут вынудить американцев отказаться от нейтралитета, в итоге мы окажемся отрезанными от Тихого океана. Я немного подрастеряла свой обычный оптимизм. По всей видимости, сказывается недостаток сладкого. Я ничего не пожалела бы за чашечку венского кофе и кусочек торта «Захер»! Вчера я с удивлением обнаружила, что взываю к Богу. Молюсь за вас, к вам обращены все мои помыслы.

Ваша Адель

Я даже понятия не имела, как стирать нижнее белье. Стала вконец грязной и засаленной. Исходивший от нас неприятный запах мы не ощущали только благодаря холоду. Курт, чтобы выжить, прикладывал к лицу надушенный одеколоном носовой платок, надевал всю одежду и закутывался в одеяла. Я прекрасно видела, что он поглядывает на мою шубку, но ничего не говорила, предпочитая укутывать ею малышку, от синюшных губ которой у меня разрывалось сердце. Родители девочки попытались было отказаться от такой помощи, но в конце концов уступили. Мы закутали Сюзанну в мех, и после этого ей стало легче. Я услышала, как мать стала ей напевать считалочку на идише, но муж тут же велел ей замолчать, позеленев от страха. Тогда я затянула колыбельную на немецком, ту самую, что когда-то пела мне мама. Слова и мелодия вспомнились сами по себе, хотя и казались мне давно забытыми. Guten Abend, gute Nacht, mit Rosen bedacht, mit Näglein besteckt, schlüpf unter die Deck[53]. Курт, в свою очередь, тоже на меня цыкнул. Прослыть немцем в этом поезде было не менее опасно, чем евреем.

Я замурлыкала мелодию себе под нос, и больше уже никто не осмелился мне возразить.

Курт больше ни на что не жаловался. Лишь без конца вглядывался в окрестный пейзаж, время от времени высвобождая из своего шерстяного саркофага руку, чтобы протереть окно. На улице царила тьма и смотреть там было особо не на что. Он смотрел на свое отражение, будто оно могло ответить на терзавшие его вопросы. Я нарисовала на запотевшем стекле горизонтальную восьмерку. Он улыбнулся и стер ее. Чтобы скрыть охватившее меня замешательство, я нарисовала Сюзанне русскую матрешку, внутри нее вторую, а потом еще одну. Девочка засмеялась. Ее смех я слышала впервые.

Молчание Курта я ошибочно приняла за холодную ревность; он не любил, когда я уделяла внимание не ему, а кому-то другому. Его преследовала мысль о страшной тайне, которую физик Ганс Тирринг доверил ему в Берлине, попросив рассказать обо всем Альберту Эйнштейну: нацистская Германия стояла на пороге овладения секретом расщепления атома. По правде говоря, он в это не верил. Слишком рано, для этого нужно время. Он знал, что сведения сообщили не только ему: схожие сообщения со всей Европы пересекали океаны и стекались в Принстон. Пока я задавалась вопросом о том, закончится ли когда-нибудь это путешествие, он размышлял о бесконечности. Разговаривал по ночам со своим незримым двойником, в то время как его коллеги бежали наперегонки со временем. Не просто чтобы создать эту злосчастную бомбу, но чтобы сделать это раньше других.

2 февраля 1940

Йокогама, Япония

Здравствуйте, мои дорогие.

В Йокогаме мы испытали огромное облегчение: наконец-то воздух! Вода! Отопление! На пароход «Тафт», где нам были забронированы места, мы опоздали. Теперь придется ждать две недели, чтобы сесть на другое судно – «Президент Кливленд». В более подходящих обстоятельствах я была бы в восторге: в Японии так интересно. Я же нигде, кроме Афленца, не была! Эта страна не такая средневековая, как мне казалось, здесь есть все необходимые блага цивилизации. Улицы ничем не уступают нашей Рингштрассе: сверкающие автомобили, снующие во всех направлениях велосипеды, запряженные лошадьми коляски и повозки рикш – некое подобие такси в виде колесных экипажей, в которых седоков таскают неимущие бедолаги. Я долгими часами наблюдаю за прохожими. Господа в роскошных пальто смешиваются с рабочими в странного вида башмаках и не менее причудливых шляпах. Женщины, в большинстве своем, носят национальные одежды. Я попытаюсь привезти вам одно из таких шелковых чудес. Хотя мне приходится быть осторожной – запас наличности у нас очень ограниченный. Курт вот уже который день тщетно пытается получить перевод в «Форин Иксчейндж Оффис». Мне приходится штопать белье. Мы уехали, почти ничего не взяв с собой. К моему огромному огорчению, продукты, привозимые из-за рубежа, чрезмерно дороги.

Азиаты отнюдь не лимонно-желтые, как казалось мне раньше. По сути, у них бледная кожа и раскосые, лишенные ресниц глаза. А рабочие даже смуглы от солнечного загара. Некоторые женщины – они, говорят, ведут скверный образ жизни – расхаживают по улицам с выбеленными лицами и выкрашенными в черный цвет зубами. Мне очень хотелось бы с ними поговорить, но я не знаю их языка, а они – моего. Вчера я попыталась объяснить двум девушкам, что у них изумительные кимоно, но они лишь захихикали и убежали.