Стэнли Кубрик. Американский режиссер - Дэвид Микикс

«Заводной апельсин» говорит о свободе, изображая ее противоположность: навязчивую природу как излюбленных удовольствий Алекса, так и бихевиористских методов программирования личности. Кроме того, этим фильмом Кубрик намекает на то, что свобода отсутствует и в катарсическом хэппи-энде, которым потчуют зрителя в большинстве голливудских фильмов. После выхода «Заводного апельсина» в прокат журнал Hollywood Reporter нанял психиатра по имени Эмануэль Шварц, чтобы тот дал фильму профессиональную оценку. «Показательно, что в этом фильме повторяются пиковые переживания – регулярно, как в заводном механизме, – сказал Шварц. – Погоня за пиковыми переживаниями – это маниакальное стремление к всемогуществу»[205].

В голливудских фильмах повторение пиковых переживаний сплошь и рядом используется для того, чтобы подпитывать фантазии зрителей. Кубрик был твердо намерен вторгнуться в этот мир фантазий. Он сказал в интервью Rolling Stone: «Сколько раз мы видели, как в фильме основная часть служит просто предлогом для оправдания кровавой расправы, которую герой вершит в финале над своими врагами, и в то же время для избавления зрителей от чувства вины за то, что они наслаждаются этим безумием»[206]. «Заводной апельсин», в отличие от большинства продуктов Голливуда, заставлял зрителя, наслаждаясь просмотром, чувствовать себя виноватым – ключевой момент, который Кейл не уловила. Вина смешивается с удовольствием, так что ни то, ни другое чувство не преобладает во время просмотра. Получается, что даже мастерство такого уровня не способно напомнить нам, насколько несовершенные мы существа.

Впрочем, когда дело дошло до показа фильма, Кубрик проявил все свое мастерство. В этот раз Кубрика больше, чем когда-либо прежде, беспокоило то, чтобы его фильм был показан в кинотеатрах должным образом. Джулиан Сеньор вспоминает, что после того, как первую копию «Заводного апельсина» направили для показа прессе в кинотеатре Cinema Five на Манхэттене, Кубрик обнаружил, что стена вокруг экрана была белой и глянцевой. «Это будет ужасно. Будут блики, – сказал Кубрик. – Мы должны перекрасить кинотеатр»[207]. Затем Кубрик в течение двух часов рылся в телефонном справочнике Манхэттена, чтобы найти художников, которые могли бы перекрасить стену черной матовой краской.

За прокатом «Заводного апельсина» в Европе Кубрик следил не менее пристально. «Спросите администраторов, знают ли они, какие линзы используются, – сказал Кубрик Сеньору. – Я хочу, чтобы фильм показывали в формате 1,66». В кинотеатрах не было линз 1,66 мм. «Что ж, давай купим им линзы», – сказал Кубрик. «Он купил 283 линзы, – вспоминает Сеньор, – отдал их Андросу [Эпаминондасу, своему помощнику], дал ему Мерседес и карту»[208]. Кубрик добился своего: «Заводной апельсин» в Европе демонстрировался на линзах 1,66 мм.

«Давайте начнем с сицилианской защиты», – говорил Кубрик перед началом очередной своей кампании по обеспечению правильного проката и рекламы фильма Джулиану Сеньору, который не играл в шахматы и поэтому не понимал, что тот имеет в виду (что нужно проявить напористость). «Я тут посмотрел рекламу во франкфуртской газете, они нас обманывают», – мог порой сказать он[209]. С рекламой, как и с показом, все должно было быть правильно: это был дар Кубрика не только себе самому и своим зрителям, но и всем кинематографистам, которые появились после него.

«Заводной апельсин» никогда не терял популярности у зрителей и своей репутации печально известного опуса, который в творчестве Кубрика игнорировать просто нельзя. Кристиана (именно ее картины, кстати, мы видим в доме мистера Александра) ненавидела этот фильм за жестокость. От кровавого разгула «Заводного апельсина» Кубрик вернулся к неспешной созерцательности, которая была характерна для «Космической одиссеи». Его следующим творением стал потрясающе уравновешенный фильм, действие которого происходит в XVIII веке, когда люди еще писали перьями, настолько далеком от Алекса и его друзей, насколько можно было себе представить, – «Барри Линдон».

Кубрики жили в Эбботс-Мид, и детей режиссера каждый день возил в школу личный водитель и курьер Кубрика Эмилио Д’Алессандро. В 1971 году Ане было двенадцать, а неугомонной Вивиан – одиннадцать. «Из-за своего беспокойного характера Вивиан требовала постоянного внимания, – вспоминал Д’Алессандро. – Она не делала ничего плохого, но с ней было тяжело». Аня, напротив, была «очень спокойной и задумчивой». Восемнадцатилетняя Катарина, падчерица Кубрика, страстно любила верховую езду, в то время как Вивиан осваивала фортепиано, а Аня брала уроки вокала. Д’Алессандро возил их повсюду. «Дети Стэнли проводили больше времени со мной, чем с ним, и я проводил больше времени с его детьми, чем со своими», – говорит Д’Алессандро[210].

Семья Кубрика часто устраивала званые обеды. «В плане общения с людьми он был типичным американцем, переехавшим в Европу; он делал удивительные вещи, которые очень располагали к себе», – говорит Кристиана. Стэнли любил изображать шеф-повара. Кристиана вспомнила: «Стэнли втайне представлял себя поваром в ресторане быстрого питания. Он очень хорошо готовил. В кухне после этого было немного дымно и оставалась гора грязных сковородок, но получалось у него неплохо. Он готовил американскую еду, которая так нравится европейцам: гамбургеры. Немного позже он стал королем сэндвичей. Накладывал столько, что получались не сэндвичи, а целые башни. Он был хорошим хозяином и отчаянно старался все привести в порядок, чтобы люди не говорили, что мы неряхи»[211].

После «Заводного апельсина» Кубрик был в поиске нового проекта. Он хотел снять что-нибудь из наполеоновской эпохи или восемнадцатого века, радикально отличное от футуристической мизансцены «Космической одиссеи 2001 года» и «Заводного апельсина». Одним из любимых романов Кубрика была «Ярмарка тщеславия» Уильяма Мейкписа Теккерея (1848), в которой есть чудесная сцена вечеринки в ночь перед битвой при Ватерлоо. Но историю Бекки Шарп экранизировали уже несколько раз, поэтому вместо нее Кубрик остановился на произведении Теккерея «Карьера Барри Линдона» (1844), изящном и жизнерадостном плутовском романе.

Стремясь уйти как можно дальше от убогих муниципальных квартир «Заводного апельсина», Кубрик находит спасение в изяществе XVIII века «Барри Линдона». И все же роман Теккерея имеет некоторое сходство с романом Берджесса. Барри из произведения Теккерея – тот же тип, что и Алекс, обаятельный, но жестокий и распутный. Как и Алекс, Барри сам рассказывает свою историю. Он груб, высокомерен и весел и питает сильную склонность к насилию. Сценарий Кубрика радикально меняет героя. Кубрик превращает чванливого грубияна из романа Теккерея в простака, да к тому же циничного простака. Он берет героя с дерзкой и презрительной ухмылкой и заменяет его тем, кто кажется смущенным и неуверенным в себе даже в моменты своего успеха.