Патриот - Андрей Рубанов

– Ой, – сказала она, – тогда я приеду!

– Не надо. Жить буду. Чепуха, подбили оба глаза. Два-три дня дома пересижу.

– Лучше пересидеть у меня.

– Нет, – возразил он. – Я распугаю всю твою богему.

– Наоборот, – сказала она, оживившись, и её голос стал звонким и лёгким. – Это будет круто! Приходят гости, а у меня на кухне сидит мрачный мужик с фингалом!

– С двумя фингалами.

– Ещё круче.

– Согласен.

– Слушай, – сказала она, – это неправильно. Я всё-таки твоя подруга… По идее, я должна сидеть у ложа раненого воина…

– Я не воин, – грустно возразил Знаев. – Так мне сказали сегодня.

– Неправильно сказали. Тебе точно ничего не нужно?

– Разберусь, – сказал Знаев. – Пока не забыл… Спасибо тебе за дизайнера. Эта Серафима – очень понятливая девушка. Я до сих пор под впечатлением.

Итак, ты был школьником в аленьком галстучке, затем солдатиком Советской армии, и суровым рок-н-роллой с шестью струнами, и ещё более суровым коммерсантом в кожаной тужурке, с газовым пугачом на кармане, потом банкиром, хитрым и быстрым, как мангуст, и мужем красивой жены, и спонсором театральных постановок, величественным долларовым миллионером, трудоголиком, трезвенником, повелителем галактик, пожирателем королевских креветок на гриле, вообще – потребителем всего королевского, и уже было подумал, что тебе хватит. Но кто-то там, наверху, решил, что не хватит, – и вот ты уже другой человек, отмудоханный нищеброд, ходишь в одних трусах по гулкой пустой квартире, осторожно высмаркиваешь густые кровавые сопли в голубой фаянс.

Вслепую отыскиваешь в морозилке чашку с водой – поверхность уже подёрнулась тонким ледком; ты выламываешь аккуратно скользкие пластинки этого льда и прикладываешь к набухшим подглазьям.

Холод отрезвляет. Понимаешь, что нужна помощь. Что надо кого-то позвать. Друга. Того, кто тебя любит.

Но кто он, этот любящий тебя?

Женщин, разумеется, беспокоить не надо.

Алекса Горохова, беззаветного компаньона, тоже не надо, Алекс Горохов управляет магазином, встаёт каждый день в семь утра с одним выходным в неделю – ни в коем случае не следует дёргать такого верного и терпеливого человека, пусть отдыхает.

Германа Жарова, товарища прошлых богатырских забав, тоже не получится – Герман Жаров на ночь отключает телефон.

А других друзей не осталось, что, впрочем, вполне естественно для любого взрослого мужчины.

И вот – ты вспоминаешь про собственного сына.

28

Мир с самого начала нуждался в доработке.

Мир следовало переделать. Улучшить.

Это очень просто.

Бог создал человека не как хныкающее слабосильное дитя, вымогающее заботу и опеку. Человек задуман как помощник бога-создателя, как соавтор, как подмастерье.

Он помнил лето, запах клевера, песочница из высохших серых досок, попытка созидания, неудача, обида, песок слишком сухой, пригоден лишь на то, чтоб насыпать курган, однако конопатый архитектор задумывал замок, с башней и стеной. Разочарование. Медленное появление огромного отца, задевающего головой полупрозрачные июльские облака, всесильного, всезнающего, в его жилистой руке – садовая лейка, вода обрушивается в песок, и вот – восторг: негодный, прожаренный солнцем жёлтый прах, едва его смешали с водой, превращается в великолепный строительный материал, и спустя время готова башня, даже двухступенчатая, и оборонительный вал вокруг, и ещё одна башня, поменьше, привратная, и мост от неё через ров, и хмурый, покрытый шрамами рыцарь в сложных доспехах уже может шагать по этому мосту, раздвигая факелом враждебную темноту.

Или не рыцарь, а сам капитан Немо привёл свой «Наутилус» к месту тайной стоянки в неприступных скалах необитаемого острова.

Или это был Робур-Завоеватель. Или это был Ихтиандр, вернувшийся к своему создателю, доктору Сальваторе. Или это был гениальный и циничный Пётр Гарин, изобретатель гиперболоида. Или это был Капитан-Призрак, или д’Артаньян при шпаге и плаще, или пионер-герой Марат Казей. В любом случае, обязателен был неизвестный остров и секретная крепость в его недрах, или лагерь партизан в лесной чащобе, куда герой прилетал, или приплывал, или приезжал на любимом скакуне, или на боевом слоне, или на термоядерном ракетоплане.

В однокомнатной квартире подрастающему мальчику, щуплому и самоуглублённому, не досталось личной территории, и, хотя изобретённого психологами понятия «личная территория» в семидесятые годы не существовало, мать с отцом изобрели выход. Кухонный стол был накрыт обширной скатертью, свисающей до пола. Откинув полог, мальчик пролезал в свою пещеру-палатку и там сидел себе в покое, в загадочном полумраке, собирал из разрозненных деталей детского конструктора первые опытные модели мира – улучшенного и доработанного. Зато в доме мерцали экранами целых два телевизора, один в комнате, другой на кухне.

Одноклассники считали Серёгу Знаева отпрыском зажиточной фамилии. «У него в доме два телевизора», – хмыкали с завистью.

«Два телевизора», – гневно повторяла учительница, обвиняя в неумении вычислить длину окружности.

«Два телевизора», – упрекал педагог музыкальной школы.

Кроме телевизоров, были ещё магнитофон и радиоприёмник.

Отец работал электротехником, на ощупь в темноте отличал резистор от транзистора, всю электронную аппаратуру собирал собственными руками, с паяльником и очками на носу. И не только электронную. Внутри квартиры руками отца вся наличная действительность была радикально улучшена и преобразована. Забытый матерью раскалённый утюг сам собой издавал сигнал, требуя выключения. В жаркие дни вентилятор сам собой оживал и разгонял стоячий воздух. Неплотно прикрытая балконная дверь сама собой захлопывалась, производя сердитый щелчок. Мальчик Серёжа Знаев жил в тесной, но роботизированной и электрифицированной вселенной, где всё подчинялось нажатию кнопок и мгновенному бегу электронов по проводам.

Другая вселенная – большая, общая, за окнами, – увы, не блестела достоинствами, пыльная летом, обледенелая зимой, замусоренная и заплёванная круглогодично; но мальчик понимал: достаточно привести в одно место несколько сотен таких же, как его отец, умных, терпеливых, знающих, – и всё вокруг в радиусе тысячи километров будет улучшено и преобразовано ко всеобщему благу.

Мир нельзя создать за шесть дней. Точнее: можно, но результат не будет идеальным. Любая сложная система нуждается в отладке. Даже самую блестяще задуманную и скрупулёзно построенную конструкцию следует испытать, а потом доработать. Это аксиома. Иначе – никак.

Созидание не является конечным процессом.

Мир надо испытывать, мир надо регулярно настраивать заново. Вращающиеся детали – смазывать, перегоревшие транзисторы – менять.

7+7 равно 14, два цикла позади; младший Знаев вырос и давно не помещается в свой вигвам под кухонным столом.