Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

Оглянувшись, он поискал в темноте глазами лошадь, тихонько свистнул. Как бы в ответ послышался далекий стук копыт. Он удивился, приложил ухо к земле. Сомнений не было: кто-то скакал по дороге. Вскоре ему почудилось, или на самом деле, между деревьев мелькнул свет. Помогая руками, стараясь не сгибать порезанную ногу, он отполз с дороги, нащупал спиной дерево и, опершись на него, стал ждать, держа револьвер наготове.

Через несколько минут на дороге замелькали огоньки фонариков. Подъехали два всадника с автоматами. Один спешился, посветил. Данила больше не сомневался: это были бойцы охраны – он чуть-чуть не доехал до прииска.

– Ребята! – позвал он из темноты. – Я – Вольский, геолог, не стреляйте.

Ему казалось, он говорит очень громко, но Данила едва расслышал собственный голос.

Комиссию возглавил сам начальник геологического управления.

Цесаревский приехал в мрачном настроении. Битве под Сталинградом не было видно ни конца, ни края. Против воли им овладело внутреннее ожесточение – он по делу и без дела придирался к подчиненным, будто они имели отношение к неудачам на фронте. Это неожиданное и противоестественное для него состояние злило твердого и сдержанного Цесаревского еще больше.

По пути комиссия побывала на прииске, где он раздосадованно наблюдал безобразную организацию дела. Он не искал злого умысла, хотя именно в этом и обвинял начальника прииска, распекая за выгрузку торфов на балансовые запасы.

– Научились пакостить, учитесь убирать за собой, – выговаривал он. – Мы не для того тратим деньги на поиск и разведку и передаем вам запасы, чтобы вы хоронили их под отвалами.

Он знал, что с завтрашнего дня сотни зэков выгонят на бестолковую работу, знал, что часть запасов будут похоронены, но не расстреливать же, в самом деле, этого долговязого двадцатипятилетнего идиота-начальника. В его душе не было ни покоя, ни ясности. Ему казалось, они навсегда остались в тех маршрутах, когда в мире существовали только он и природа. Теперь под его началом работала мощная геологоразведка, и он больше не принадлежал себе. Ему приходилось отдавать приказы, которые приводили в движение тысячи людей, но, отдавая эти приказы, он в первую очередь думал о золоте, а потом о тех, кто его добывает. Сколько ни упрекай себя в жестокости к людям, а он часто думал об этой своей стороне, когда непринужденно, когда с отвращением, ясность была полной – другой возможности взять золото у него нет.

После обеда все собрались у Барса. Цесаревский остановился у большой карты на стене, долго всматривался в красные флажки на булавочках, отошел и, отгоняя мрачные мысли, коротко бросил:

– Докладывайте, Рюшкин.

Тот заметно вздрогнул, вскочил, сосредоточенно хмурясь, скользнув тревожным взглядом в сторону Барса, но Барс сосредоточенно разглядывал стол.

– Мы имели предварительные результаты, – начал Рюшкин. – Они обнадеживали – настолько, что решено было начать добычу. Однако новый геолог товарищ Вольский не может подтвердить запасы. Надо дать шанс молодому специалисту и продолжить разведку до следующего года. Не по-хозяйски бросать начатую выработку. Мы не для себя стараемся – для страны, для победы над врагом.

– У вас все? – Цесаревский недовольно скользил глазами по отчетам ведения работ.

– Так точно, – кивнул Рюшкин и сел.

– У нас нет времени ходить вокруг да около, Рюшкин. – Цесаревский остановил на нем тяжелый взгляд. – Поэтому – о главном. – Он сделал короткую паузу, будто ждал возражений. В кабинете висела напряженная тишина. – Вы не сделали выводов из своего преступного легкомыслия, но мы не позволим водить себя за нос. Я не ищу в ваших действиях дальних прицелов, этим займутся другие. Я вас арестовываю, пригласите конвой, – приказал он своему офицеру.

Немедленно вошли лейтенант и два бойца охраны.

– Мы выезжаем через два часа, – обратился к лейтенанту Цесаревский. – Приготовьте арестованного, дополнительной охраны не нужно. – Затем он повернулся к Барсу: – Вы остаетесь начальником прииска, но я хочу знать, на что вы надеялись?

– Разведка имеет право на ошибку, товарищ комиссар третьего ранга, – осторожно начал Барс. – Возможно, мы столкнулись с весьма сложными условиями залегания рудного тела.

– Возможно, – кивнул Цесаревский. – Но не забывайте, что именно обстоятельства принуждают нас подчиняться необходимости, тем самым проявляя знания и ум. Некоторое время назад у меня был разговор на подобную тему с одним молодым геологом… – Цесаревский мельком взглянул на Данилу и отвел глаза. – Он нашел выход перспективных кварцев, но правильно понял, что время для них не пришло и они ждут своего часа. Когда этот час настанет, я сказать не возьмусь. Вот, закончится война… – Он помолчал. – Вы оказались правы, намыв хорошее золото, – снова заговорил он, так и не назвав сроков окончания войны, и посмотрел на Барса. – Это и была главная необходимость. Поэтому вы остаетесь на своем месте. А вы, – он повернулся к Даниле, сидевшему возле стены, – тоже собирайтесь, поедете со мной, полечитесь и получите новое назначение.

Когда Данила, неуклюже двигая костылями, вышел, начальник управления сказал Барсу:

– Вам дают толковые кадры, а вы их калечите. – Он впервые чуть улыбнулся. – Наверное, тоже руки чесались?

Барс бурно запротестовал, но Цесаревский понимающе отмахнулся.

– Мы плохо представляем, на что способны, если ставкой становится наша жизнь. Лет через десять-пятнадцать из него может получиться хороший геолог, – заметил Цесаревский, глядя на дверь, за которой скрылся Данила. – Здесь ему оставаться не следует. Через три дня у вас будет другой человек.

Данила смотрел в окно автомобиля и вспоминал, как по этой дороге он ехал на «Капитанский». Если бы он разведал это проклятое золото, казавшееся тогда таким близким… Куда там! Оно только поманило своим невидимым блеском. Дорога волоском змеилась между сопками. Даниле казалось, сама природа охотится за ними, заманивая в западню невиданной красоты. Вот огромная утиная голова нависла над машиной, провожая ее удивленным глазом-впадиной навстречу дремлющему великану который устало склонил голову на руки-холмы, протянув их до самой Реки. Его лоб с редкой порослью голых лиственниц переходил в сморщенный нос, готовый вот-вот чихнуть. А дорога вилась дальше, карабкаясь на перевалы, бросаясь в долину, где Река гнала свои воды в обратную сторону, к другому морю и другому океану.

Данила отвернулся от окна. Между ним и Рюшкиным не было ни вражды, ни дружбы, но сейчас Данила жалел его. Хорошо, если тот вообще останется в живых. Такая плата даже за попытку убить его самого казалась слишком высокой. Страх прошел. Ему казалось, что с ним ничего и не могло случиться. И чем больше он думал об этом, тем сильнее верил, что так оно и есть на самом деле, а лживость и подлость Рюшкина – от слабости. И он правильно жалеет его.

Тетрадь Данилы

На Колыме

Лето сорок шестого года (я еще работал на Колыме), выдалось ненастным. Несколько раз выпадал снег, подолгу поливали холодные дожди. Лето здесь вообще не балует теплом – прииск забрался на высокогорье, неподалеку красовались белыми одеждами горные гряды Хребта Черского.