Милосердие смерти. Истории о тех, кто держит руку на нашем пульсе - Сергей Ефременко

Ближе к вечеру появился папаша. Я попросил его зайти в кабинет. Грымкалов зашел с видом затравленного и ничего не понимающего шакала. Видимо, ему уже что-то объяснили. Но он все равно не мог понять до конца, что происходит и почему я до сих пор еще в своем кабинете.

– Геннадий Сергеевич, я знаю о ваших звонках разным людям. И, как видите, я еще на месте. Мало того, я имею все полномочия выставить вас из отделения при вашем хамском отношении ко мне и моим сотрудникам. Так что я еще раз предлагаю вам перейти к сотрудничеству ради спасения вашего сына.

Геннадий Сергеевич, будто не слыша моих слов, спросил:

– Доктор, лекарства сейчас привезут. Просто их очень много. Кому передать?

– Сегодня дежурит моя старшая сестра, медикаменты можно передать ей. А я завтра распишусь в приемном листе.

На том и порешили.

Однако ни вечером, ни на следующий день медикаментов не привозили.

На третий день я все же дождался Геннадия Сергеевича.

– Послушайте, господин Грымкалов, вы обещали привезти лекарства еще три дня назад. Все эти дни ваш сын не оставался без лечения. Мы брали взаймы все необходимое у других больных, которым лекарства приносят родственники. Но я больше не возьму у них ни таблетки и буду лечить вашего сына тем, что есть в клинике по государственным закупкам. А вам, как человеку, занимающему высокий пост в своей губернии, хорошо известно, что это значит ничем.

– Доктор, обещаю, – пролепетал Грымкалов, – завтра утром все будет. Не могли собрать в моей губернии быстро. Завтра все будет.

«Ах, жлобина ты этакая. У тебя денег немерено, у тебя сын умирает, а ты все пытаешься пролезть на халяву… И такой урод руководит громадной областью нашей страны», – думалось мне в тот момент.

Ну а Иван Грымкалов, наш пациент, был явно не в отца. Он прекрасно понимал, что с ним случилось. Умничка, отличник, студент одного из самых интеллектуальных университетов страны, выдающийся математик и шахматист, он за эти дни просчитал все варианты. И он догадывался, что его ожидает.

Через три недели нам удалось восстановить у Ивана самостоятельное дыхание, но паралич по-прежнему сковывал его тело. На данном этапе реальное спасение было в реабилитационной программе на Западе или в Израиле. Я постоянно твердил Грымкалову, что у парня появился шанс и его надо использовать. Отец соглашался, но Иван продолжал лежать у меня в отделении. Странно было и то, что я не видел матери парня в первые две недели.

Однажды Геннадий Сергеевич появился в отделении в сопровождении очаровательной блондинки модельной внешности и еще более очаровательной девчушки лет трех.

– Моя жена Элла и моя дочь Анжелика, – представил он своих спутниц.

Элла явно по возрасту не тянула на мать Ивана, разве что на старшую сестру. Мои вездесущие медсестры вскоре прояснили ситуацию: жена Грымкалова погибла в автокатастрофе три года назад, а вдовец недолго мучился и уже через три месяца женился на Элле, которая вскоре и обрадовала Грымкалова рождением прекрасной дочки.

Ситуация становилась все более понятной. Зачем тратить громадные деньги на лечение Ивана за границей, когда он и так лежит в самой лучшей больнице страны? Все равно, лечи его, не лечи, он пожизненно останется инвалидом. Мало того, всю оставшуюся жизнь он будет нуждаться в уходе. А молодой жене Грымкалова явно не хотелось превращать дом в больницу. Это же не ее сын, ей свою дочку нужно воспитывать – на это тоже нужно много денег. Ведь можно было и в России найти для Ивана какой-нибудь приличный дом инвалидов. Это, конечно, тоже деньги, но не такие громадные, как при лечении за границей.

Иван же, по всей видимости, просчитал все это еще в самом начале и понимал, что отец может бросить его в любую минуту. Парень чувствовал это, но держался мужественно. Правда, иногда в его взгляде проскальзывала вселенская тоска… Иван понимал, он обречен, и дух смерти постоянно витал у его изголовья.

Наш дорогой и любимый профессор Крайнов наконец-то вышел из отпуска. На первом же обходе он предложил перевести мальчика в коечное отделение, мол, нечего занимать место в реанимации. Видно, Кирш что-то не так донес профессору или же вовсе не донес, а может быть, и нечего было доносить. Теперь я был практически уверен, что Грымкалов по своей жлобской сущности просто ничего не заплатил нейрохирургу за спасение своего сына. В тот же день я предложил Грымкалову подойти к профессору, представиться, поговорить.

Во-первых, это нужно было для соблюдения всех правил приличия, во-вторых, для налаживания контактов. Ведь Ивану, судя по всему, предстояло лежать у нас еще ой как долго. Конечно, перевести парня в коечное отделение можно было, но опасность его возвращения в реанимацию была крайне велика. Стабилизация состояния была очень зыбкая – вспышка пневмонии или мочевой инфекции в любую минуту могла погубить все, что было достигнуто за это время.

Пребывание Ивана в нашей реанимации постепенно превращалось в его личный ад. Он, находясь в ясном сознании, лежал в палате, где кроме него лежали еще семь человек в коме. День и ночь орали тревоги аппаратов вентиляции легких, мониторов, автоматических шприцов. Постоянно включенный свет. Периодически кто-то умирал, кому-то проводились малые операции и перевязки. Про то, что пациенты иногда испражнялись, и тогда некоторое время становилось невозможно дышать, даже говорить не хочется…

К началу пятой недели в реанимации Иван со слезами на глазах умолял меня перевести в любое другое место.

Наконец наступил момент: я принял решение о переводе мальчика. Но я хотел перевести его в отдельную палату, с индивидуальным постом. На что профессор Крайнов ответил категорическим отказом.

«Получается, отец так и не удосужился подойти к профессору», – подумал я про Грымкалова и решил схитрить.

Узнав, что освободилась одноместная палата в коечном отделении и что профессор в этот день был в однодневной командировке, я позвонил заведующему коечного отделения и сказал, что буду переводить Ивана и что перевод согласован с профессором.

Никанор Степанович Амбарцумян заведовал этим отделением двадцать пять лет и сумел выжить на этой должности, несмотря на смену государственных формаций, форм правления и постоянной смены руководителей. Он сразу же спросил меня, в какую палату класть мальчика.