Между степью и небом - Федор Чешко

Дела на Карельском перешейке шли скверновато, с изрядною кровью…

Политинформаторы, наезжающие то из штаба округа, то откуда-нибудь повыше, читали однообразные лекции о суровой финской зиме и о глухом бездорожье “медвежьего угла лапотной царской Росси”; о том, что “опыта преодоления таких мощных оборонительных рубежей нет ни у одной армии мира – к примеру, Судетский вал Гитлеру сдали без боя, а нам с вами, товарищи, без боя капиталисты сдаваться не будут…” – и ещё час-полтора объяснений, почему же не будут сдаваться нам без боя нехорошие капиталисты…

А как лихо всё начиналось! На первых же минутах войны ювелирные бомбовые удары напрочь лишили Финляндию авиации и боевого флота – кое-кто в сорок первом не этим ли опытом попользовался? А тогда, на стыке тридцать девятого и сорокового, Красная Армия после первых успехов изрядной кровью наживала иной, уникальный, но пока всё больше отрицательный опыт преодоления мощных оборонительных рубежей – на сорокоградусном морозе месила снег, упёршись лбом в “на отдельных участках до четырёх линий пулемётно-артиллерийских дотов с толщиной бетоно-броневых перекрытий свыше полутора метров”.

Так что же, там, наверху, заранее не знали про “на отдельных участках до четырёх”, про бездорожье и про то, какова бывает зима в Карелии?

Или…

Или это была подготовка к следующему этапу тридцать седьмого года?

Подорвать в народе престиж той, которая, получается, вроде как и не всех сильней от тайги до британских морей (Родина для них всё самое лучшее, а они даже с крохотной Финляндией справиться не способны?!), и под видом поиска-наказания виноватых, реорганизации да такоговсякогопрочего единым духом выполоть среднее командное звено – так?!

Может, и так. Правда, тогда получается, будто эта война в подоплёке своей не финская затея, а наша… Что ж, вполне может быть и такое. Ведь в самом деле – не круглый же идиот бывший царский генерал-лейтенант Карл Густав Эмиль Маннергейм, чтоб нападать на гигантский СССР!

Но – снова, снова оно, это трижды распроклятое “или”!

Вполне может быть и такое, что война действительно затеяна именно финнами – только не от идиотизма, а очень по-умному.

По-умному угадать самое подходящее время, по-умному спровоцировать, пообиднее укусить, да и укрыться скоренько за оборонительным рубежом из тех, опыта преодоления которых действительно нет ни у одной армии мира… И держаться, держаться как можно дольше.

Смысл?

Смысл…

Армия Маннергейма так и кишит добровольцами, инструкторами да советниками из доброй полудюжины стран; нефинского вооружения у финнов с каждым днём всё больше и больше…

Англо-французская группировка (не много, не мало, а полтораста тысяч штыков) открыто готовится к высадке в Петсамо – главком Морис Гамелен хвастает, будто союзные экспедиционные силы в две недели выйдут к окраинам Ленинграда… Еще одна группировка принюхивается из Сирии к каспийским нефтеносным районам… А незадолго до войны финны вдруг кинулись строить у себя аэродромы, да сколько! Будто у них на каждом дворе по самолету…

И кой-чьи политики уже во всю трудятся на благородной ниве создания нужных образов да заблаговременного развязывания рук (своих, естественно). Некоей первой в мире стране рабочих и крестьян уже показали на дверь из Лиги Наций, уже приспособлена к делу символичность термина «интербригады»…

Может, в том и расчёт, что такую стойкую, такую отважную, но такую маленькую Финляндию просто грех не защитить от нависшего над ней озверелого великана? Ну, не бескорыстно, конечно, однако же взаимовыгодно: когда потеплеет, когда на него, великана-то, всем миром кинутся – глядишь, и маленькой отважной тоже позволят чего-нибудь урвать для себя…

Чёрт, чёрт, чёрт бы побрал Очковую Клячу Софью Иоганновну с её проклятой наукой вдумываться!

Довод – контрдовод; теза – антитеза… И так – логично, и ежели всё навыворот – тоже получается очень правдоподобно… Настолько правдоподобно, что сама-то правда во всех этих своих подобиях вконец затерялась.

Ясно было одно: хоть этак, хоть так, а чем скорей война закончится, тем лучше. А чтоб война закончилась поскорее, нашим войскам нужно проломиться, наконец, сквозь линию Маннергейма. М-да… Ничего не скажешь, стоило-таки хрен знает сколько дней и полубессоных ночей вымучиваться тяжкими думами, чтоб додуматься до этаких оригинальных выводов.

Впрочем, младший лейтенант Михаил Мечников додумался не только до чрезвычайно оригинальных выводов, но ещё и до чрезвычайно оригинального поступка. Думал, думал, и додумался-таки.

На осуществленье своего замысла Михаил отважился не вдруг – долгонько собирался с духом, раскачивался, удобный момент выбирал… Очень, видите ли, беспокоило младшего лейтенанта Мечникова, что товарищи старшие командиры и начальники неверно истолкуют его побуждения. Ещё, чего доброго, в нескромности заподозрят…

…Если бы некий младший лейтенант поменьше забивал голову вопросами глобально-мировой стратегии и повнимательней относился к окружающему, он бы непременно заметил, что в штабном двухэтажном особнячке с самого начала финской кампании не прекращается какая-то подспудная тревожная оживленность, имеющяя к упомянутой кампании отношение в лучшем случае косвенное. “Лекторы” из округа и повыше наезжали в полк не столько ради собственно лекций, сколько для нужд, о коих личный состав мог лишь гадать; командира полка то и дело вызывали на всяческие совещания, штабников дергали на двух-трехдневные курсы; за последний месяц в полку дважды проводились странные, непрофильные учения: ночные тревоги, стремительные маршброски, взятие под контроль населённых пунктов – не захват, а именно “взятие под контроль”… Вместо условного противника в учениях этих фигурировали неудобопонятные “местные силы”, с частью которых следовало наладить взаимодействие, а остальные надлежало “блокировать, по возможности избегая прямых боестолкновений”.

Краем уха Мечников лавливал невнятные пошушукиванья – то ли будто бы после войны шестьдесят третий отдельный будет переброшен на отторгнутую финскую территорию, где займётся восстановлением разрушенных хозяйственных объектов и налаживанием связей с местным населением; то ли что где-то на Дальнем Востоке назревают серьёзные волнения среди недобитого кулачья и весной их полк пошлют на усмирение, а заодно – строить укрепления на китайской границе…

Слухи эти были пугливы, оглядливы, а потому казались Михаилу совершенно неправдоподобными. И зря. Дал бы он себе хоть малую чуть труда, так уже давно мог сообразить, что по тёплому времечку их полк действительно предполагается использовать где-то на советской территории, которая быть таковой то ли перехотела, то ли ещё не привыкла. Даже на какой именно территории – и то можно было понять. Особенно когда Михаила вызвал к себе нач. штаба полка.

Свежеиспеченный обладатель всего-то лишь месяца четыре как учережденного в РККА звания "подполковник", Герасимов старорежимным золочённым пенсне напоминал пожилого живописца Леонид Леонидыча, а вечнопостным выражением длинной своей физиономии – Софью Иоганновну Кляйн. Наверное, не только из-за одновременной похожести на двух этих людей младший лейтенант Мечников с первого взгляда проникся к Герасимову уважением и при каждой встрече буквально таращился ему в рот. Было, было в этом старом службисте с дореволюционным стажем что-то невнешнее, настоящее, что-то такое, что обязательно нужно было бы хоть попытаться перенять для себя… если бы оный службист благоволил делиться.