Между степью и небом - Федор Чешко

На миг отвлёкшись от добивания самых завзятых да пронырливых муравьёв, Кудеслав раздраженно показал Мраковой Жути кулак, и та, хоть действительно гляделась воплощённою жутью, мгновенно сбавила ход. То есть сбавила ход и вновь начала разворачиваться к Огнищам лишь передняя пара Кобыльих ног. Средние четыре ноги изрядно замешкались с новым поворотом, ноги задние и того позже сообразили, что там взбрело в голову голове, а потому Мракова Жуть едва не разорвалась натрое.

Хряк знает, кто и как порядкует обрядовыми действами. Словно бы по наитию всегда выискивается кто-то, назначающий кому и что делать. Кто? Сказано же: хряк его знает. Во всяком случае, Белоконь, Зван, Яромир – эти уж точно тут ни при чём, иначе действа были бы куда умней. И, наверно, страшней. И… как бы это… одинаковей, что ли? А то каждое в чём-то да отлично от прошлогоднего. Пускай отлично не в главном, а мелочами – количеством Чернухиных ног, к примеру, или успеет ли оная Чернуха добраться до градской поляны, или ёще такое распрочее… Но ежели вспомнить, что неглавные эти отличия прорастают одно сквозь другое дюжие дюжины лет, то… Уже правнуки теперешних недорослей вполне могут утратить разуменье истинной сути обряда; да и нынче мало кто её – суть-то истинную – памятует да разумеет. Ведь даже сам вид Кобылы Страха, дурацкого этого опудалища, и тот, поди, уже мало имеет общего с образом первоначальным, правдивым… Впрочем, это-то не из-за глупости учинителей действа, а как раз по-умному. Ибо доподлинное изображенье как бы не еще страшней, чем доподлинное именованье: похожесть образа приманывает верней зазывного клича.

Почему же всё-таки Зван велел внимательнее и “новым глазом” присмотреться к обряду? На что тут смотреть-то?! Время страха, называется – свиньям на потеху такие страхи! Это вон баб и малолетних можно пугать засвеченными внутри черепа копотными дегтярными плошками да воем, который якобы отовсюду. А Кудеслава-Урмана-Мечника не вдруг напугаешь. Он, Мечник-то, на своём веку и виды ещё не такие видывал, и знатьё знавал не такое. Подумаешь, мудрость! Ляг рожей в траву, голову укрой мокрою холстиной да вой себе, на сколь достанет силёнок и дури…

Охотней всего Кудеслав бы плюнул вслед ходячему Чернухиному опудалу и ушел отсюда к хряковой бабушке… то есть, конечно, не к хряковой и к ещё далеко не бабушке – Весёлая Ночь окончилась, однако у общинного охоронника было самое меньшее две-три возможности хоть частично наверстать упущенное. Но уйти означало бы нарушить Огнелюбов завет – дело совершенно немыслимое даже, в общем-то, и без того бы дива, которое давеча содеял ковательский старейшина для некоего Урмана. Эх-хе-хе…

В досадливой рассеянности Мечник едва не уселся на то самое место, откуда пару мгновений назад вскочил. Хвала богам, именно “едва не”: о муравьях ему вспомнилось всё-таки прежде, чем те успели напомнить о себе сами.

А нового места для удобного сидения Кудеслав подыскать не успел.

Взволнованный, однако же не сказать, что очень громкий гомон близ Костров, нестихающее и порядком уже приевшееся вытьё, утренний распев безучастных к людским занятиям птиц – всё слышимое и слышащееся напрочь забил неожиданный удар (иначе никак не скажешь) истошного бабьего визга.

Зря, пожалуй, Мечник счёл неумёхами безвестных может быть даже самим себе порядкователей обрядового действа. Пока опытный воин Урман сражался с муравьями и думал всякие думы, пока прочие родовичи кто с деланой, а кто и с подлинною опаской следили за притворно неуклюжими выходками Чёрной Кобылы, её Кобылины пособники умудрились никем не замеченными прокрасться низкотравьем голого берегового луга.

Они бросились на толпящихся близ Купалова Огня, как волки бросаются на изготовившееся к обороне стадо лесных свиней. Все разом бросились. Молчком. По-страшному. Таким наскоком волки умеют превратить смелых опасных зверей в беспомощно разбегающуюся добычу. И в такое же спасающееся бегством никчемье превратили Кудеславовых родовичей эти вот внезапные напастьники, человекоподобье которых почти не угадывалось под кудлатыми накидками, заскорузлыми не то от ржавой засохшей глины, не то от засохшей крови.

И Кобыла мгновенно вытряхнулась из нарочитой своей неуклюжести. Мракова Жуть действительно стала жутью – стремительной, торжествующей. Победительной и непобедимой. Она даже вроде бы выше сделалась, плотней, настоящее.

Уже чуть ли не веря в подлинность происходящего, Мечник видел, как двое зверообразных настигли улепётывающую обнаженную девушку, сшибли её с ног, растянули-распялили на траве… В следующий миг Мракова Жуть надвинулась на беспомощную полонянку, придавила её задней своею частью и, сладострастно стеная, часто-часто задёргала крупом – вниз да вверх, вниз да вверх… Хороша же, однако, кобыла!

Кудеслава, впрочем, ошеломило вовсе не то, как не по-кобыльему обошлась Жуть со своею добычей. Вопиюще, извращённо неправильным показалось Мечнику другое. Пламя ближайшего Костра выстелило из-под страшиловых ног плотную красно-гнедую тень. Гнедая тень от чёрной кобылы?! Чушь, бред! Враньё! Должно быть наоборот!

Толком надивиться вроде бы полнейшей вздорности этого своего негодования Мечник не успел: отвлекли.

Наверное, кроме воина Кудеслава никто не заметил, как выкарабкивались на обрывистый берег мокрые бесформенные фигуры, как стремительно складывались они в подобье огромной белой ящерицы. Наверное, никто, кроме воина Кудеслава, так и не понял, что ватага участников обрядового действа загодя спряталась с дыхательными тростинками под водою, что этих-то подводных скрадников и принял за русалок ввалившийся в реку Глуздырь.

Большинство родовичей обратило вниманье на объявившееся новое, лишь когда это новое с громоподобным рёвом кинулось на Кобылу Зла и когда Кобыла, свирепо взвыв, прянула ему навстречу.

Они сшиблись рядом с одним из Огнищ. От страшного удара ящеричья личина слетела, укувыркнулась куда-то к лешему, обнажив дотоле скрываемую чистобелую конскую морду. Это не Речной Бог, это в его воплошении сам великий Род Светловид восстал на защиту своих детей-человеков!

Чёрная Кобыла и Белый Конь схлестнулись, переплелись длинными многоногими телами, и тут…

Наверно, такое вышло случайно. Наверное, не было так заранее выдумано, чтоб Кобылье опудало, шатнувшись под ударом подобия Светловида, вступило в огонь и подпалило свой опудалий бок. Леший ведает, из чего там была вытворена “плоть” Мраковой Жути – небось, из чего-то очень сухого, потому-то и вспыхнула мгновенно и вся. А вот почему столь же мгновенно вспыхнул невсамделишный Белый Конь? Из чего бы ни было сотворено подобье-чучело Свтловида, его только что выволокли из реки, с него ручьями текло… Как же так?!

Мечник вдруг почувствовал совсем рядом с собою чьё-то присутствие, чей-то безмолвный ликующий интерес.

Высокий могучий старец. Белоснежное одеяние, белоснежная седина, угольная чернота глаз… Волхв Белоконь.

Подобрался незамеченным, нерасслышанным. Подобрался и замер, прикипев радостным взглядом к слившимся в боевом неистовстве Коню и Кобыле. А те словно и не замечают пожирающего их пламени – свиваются, бьются, топоча, стеная, ревя…