(не)Однофамильцы, или кофе с бывшим - Лиза Осокина

перестал верить в любовь. Если то, что было между нами, не было любовью, то ее точно не существует. И всем девушкам, — он запнулся и немного замялся, — я говорил, что ценю искренность, преданность, уважение, дружбу. С ними знаком каждый человек. А любовь — это фикция, красивая легенда для дурачков.

— Ты и сейчас так думаешь? — я должна была об этом спросить.

— С того момента, как я снова увидел тебя в суде, я понял, какую чушь я нес.

Я смотрела в его прозрачные глаза и понимала, что мне очень страшно, что снова будет больно. Но еще страшнее, что большие никогда не будет наших разговоров, шуточек, споров, прикосновений, поцелуев.

— Я хочу попробовать встречаться по выходным, — я выдохнула. Я смогла это произнести.

— Ты не пожалеешь, — он соединил наши пальцы в замок, — И я помню, что ты говорила про усталость. Теперь моя очередь к тебе ездить.

Мы еще поговорили о моих планах на отпуск. Дима сказал, что если получится разобраться с делами, он может в середине недели приедет на пару дней. Мне хотелось поговорить о его делах, о том, чем он живет. Но неожиданно он уклонился от разговора и отвел глаза в сторону, и это меня неприятно кольнуло. Потом пару раз мне казалось, что он хочет что-то рассказать, но на мой вопросительный взгляд он только улыбался.

После его отъезда меня накрыла эйфория. Я разрулила сложное дело, у меня почти отпуск и меня ждут встречи с моим любимым мужчиной. Будущее представлялось прекрасным и безоблачным. Похоже, что жизнь меня ничему не учит

Глава 65

После того, как я проводила Диму, некоторое время я слонялась по квартире и не находила себе места. Я уже скучала по нему. Я пыталась себя чем-нибудь занять: дособирала одежду к поездке, поубиралась. Но я натыкалась на какую-нибудь вещь, и мне хотелось рассказать про нее Шумскому. Но его не было рядом, а звонить по такому поводу было глупо Мой родной дом вдруг стал холодным и пустым.

Промаявшись так часа полтора, я решила, что не стоит мне превращаться банный лист к мужчине и поехала к себе в офис. Там отшлифовала соглашение, поискала информацию по другой паре дел, оставила заметки коллегам, на случай, если кто обратится по самым скандальным случаям.

И с трудом дождавшись подходящего времени, отправилась в суд. Жанна Георгиевна встретила меня в своем репертуаре:

— Явилась все-таки.

— Вы не верили, что я смогу? — вполне дружелюбно ответила я. Даже она не могла испортить мне настроение.

— Если бы не верила, не пришла бы на полчаса раньше. Давай текст.

Читая его, она несколько раз ехидно хмыкала, и я ожидала привычного разноса, но услышала неожиданное:

— Неплохо, — в нашей среде это было примерно как «Оскар» для кино. Такая доброта меня даже пугала. В чем подвох?

Мы на диво быстро все рассмотрели, и когда я поняла, что все закончилось, меня накрыл откат от того напряжения, которое сопровождало меня много дней. Я на ватных ногах медленно стала собирать со стола бумаги прочие мелочи, не заметив, что в зале остались только я и судья.

— А где хахаля своего потеряла? — неожиданно раздался ее голос.

В ответ я села напротив нее и задала свой вопрос:

— Как вы догадались? Ну, что мы раньше были вместе?

— О! Вы так усердно друг на друга не смотрели. Когда в заседании люди узнают про что-то общее, родились там в одной деревне, работали с разницей в десять лет на одном предприятии, или вдруг они однофамильцы, — она самодовольно усмехнулась и прикусила дужку очков, — они всегда с интересом глядят, рассматривают, ищут в другом человеке сами не зная что. Но вам это было не нужно. Вам ведь все было известно, и уже давно. И вы очень хотели доказать себе и всем окружающим, что вам ни чуточку неинтересен этот человек.

Она умная женщина. Злая, но очень умная. И я вдруг решила с ней посоветоваться. Я обращалась к ней пару раз за консультациями по самым сложным делам. В первый раз она мне только посочувствовала, сказала, что двигаюсь в правильном направлении и подсказала кое-какие нормы, которые помогли, если не выиграть, то хотя бы отвоевать больший кусок. Зато во второй развернула точку зрения так, что дело я выиграла с блеском. Конечно, мне это стоило двадцати минутной выволочке о безмозглых малолетках, и еще пару месяцев подколок. Но победа принесла мне очки к репутации и рост гонораров.

А сейчас у меня очень сложное дело. Дело моей жизни. И я бросилась в омут с головой:

— Я не знаю, как мне поступить, — и рассказала ей все.

— Ты несешь полную чушь! — кудахнула она сразу. Спасибо, Жаба Горгоновна. В мире должен быть островок стабильности. В нашем суде — это вы, — Для начала, с чего ты взяла, что вы обязательно расстанетесь. Он еще может попасть в ДТП или заболеть раком.

Я аж закашлялась от такого оптимистичного вступления. А судья была явно довольна произведенным впечатлением:

— А ты думаешь, что найдешь вариант без проблем? Даже если на всю жизнь одна останешься, это не значит, что все будет хорошо. Это жизнь, деточка. Она без гарантий на счастливое будущее. Но иногда получается очень неплохо. Следующее, и почему ты проиграешь на фоне московских адвокатов? Во всем мире одинаковый процент умных людей к остальным. И там все то же самое. Ты не без способностей, старательная, трудолюбивая. Справишься.

— Я? С чего взяла? Ну, вы почти каждый раз говорили мне, что я бестолковая или безмозглая.

— Я тебя учила, — невозмутимо ответила она, — тратила свое время, находила ошибки, чтобы ты могла их исправить.

Я выдохнула и попыталась не сорваться на ругань:

— Но вы же не со всеми так себя вели.

— Милочка, — ее голос был как сироп, — если я перестаю делать человеку замечания, это значит, я признаю, что он тупой как валенок и необучаемый. Если у него будут ошибки в документах, я просто откажу ему при вынесении решения.

Я не могла не признать, что благодаря ее замечаниям, я действительно многому научилась. Но, вспоминая, сколько я рыдала по ночам, особенно в начале карьеры, я не смогла удержаться:

— Вы же очень умный человек. Вы не могли не видеть, что делаете людям больно. Можно же по другому.

— А кто думает обо мне, когда приносит мне несвязанный бред вместо искового заявления? — только в его голосе был не только гнев, но и слезы, — Когда у меня