Черноводье - Валентин Решетько

– Чего-чего, а дров тут хватает! – потом взял в руки чайник и поднялся с земли. – Не буди их, пусть спят пока!

– Не сплю я, отец! – отозвалась Анна и заботливо прикрыла малолетнюю дочь.

После смерти двоих детей Анна с какой-то болезненной навязчивостью следила за Танькой, постоянно опекая ее, так что девчонка, тяготясь излишней заботой, часто грубила матери. Анна плакала…

– Я пошел за водой! – проговорил Лаврентий и по одной из свежих тропок, протоптанных с вечера в траве, вышел на берег Васюгана.

Тень от низко висящего над тайгой солнца почти до середины накрыла реку, резко деля мир на две части. Под крутым берегом, заросшим могучими деревьями, чернела вода, омывая сушу, на которую высадили спецпереселенцев, а противоположная сторона реки была залита солнечным светом. Дул свежий утренний ветерок. И в зарождавшихся волнах по всей освещенной поверхности воды вспыхивали то тут, то там веселые искрометные зайчики. Река смеялась. Эта граница была так ясно видна, что Лаврентий невольно подумал:

«Вот и нас так: дождались, кажись, солнца, только жисть маленько наладилась, и на тебе… Да-а! – ругнулся Лаврентий. – Не все теперь доживут до солнышка… Мать их за ногу!» – Защемило сердце. Он вдруг ясно услыхал голос Васятки. У мужика перехватило горло, и на глаза навернулись непрошеные слезы. Лаврентий судорожно перевел дыхание и, устыдившись минутной слабости, решительно вошел в реку, недовольно бормоча под нос:

– Распустил слюни, язви тебя…

Разогнал чайником сор на поверхности воды и, отведя подальше руку, чтобы не зацепить взбудораженную сапогами муть, быстро набрал воду в чайник.

– Надо мостки построить! – все так же недовольно продолжал бурчать Лаврентий, а внутренний голос услужливо с ехидцей подсказывал: – Построишь, Лаврентий, построишь! Много чего еще строить придется! И накорчуешься…

С внезапно испорченным настроением Жамов вернулся с реки.

Около костра возилась Анна, пекла лепешки из припрятанного от конвоя теста. Настя с трудом расчесывала грязные волосы:

– Ой, мамка, накупаюсь седни, намоюсь! – мечтала она.

– Воду кипятить надо, тогда уж мыться и стираться! У Таньки волосы шевелятся! – недовольно проворчала Анна. – Вошь заела совсем! – Анна продолжала ворчать дальше. – Корыто бы хоть какое, отец; белье надо в щелоке прокипятить. Ведь заест вша-то!

– Ясно, заест, только поддайся ей! – согласился Лаврентий и повесил на таган большой медный чайник.

По всему лагерю дымились костры, возбужденно переговаривались люди, проведя первую ночь на новом месте. Слышался даже смех. Одни поправляли навесы, другие, громко фыркая и отдуваясь, с наслаждением плескались в холодной васюганской воде.

– Николай! – зубоскалил Иван Кужелев. – Глянь, у тебя конопатки-то отмылись, ишь какие ядреные стали! А я думал, они у тебя без солнца зачиверели!

– Да брось ты! – отмахнулся Николай Зеверов. – От грязи все тут зачиверели.

Высоко поднявшееся солнце высветило табор. Весь изрытый, с поломанными кустами, ободранными стволами деревьев, в беспорядке дымящимися кострами, он обезображенной язвой вклинился в девственную, нетронутую столетиями тайгу.

Вдруг резко ударил выстрел. От неожиданности Лаврентий вздрогнул и расплескал чай. Кипяток обжег грудь. Жамов поморщился. Зашелся в крике ребенок, Акулина стала уговаривать испуганного выстрелом ребенка.

– Эй, вы! – раздался громкий грубый голос от палатки коменданта. – Иди сюда! На собрание!

– Вот, падлюка, ребенка перепугал! – выругался Лаврентий, поднимаясь с земли.

К палатке коменданта со всех сторон потянулись спецпереселенцы. Постепенно маленькая полянка около палатки заполнилась плотной разноголосой толпой.

У палатки ждал, широко расставив ноги, человек. Одет он был в галифе синего цвета, в заляпанные жирной глиной яловые сапоги и зеленую гимнастерку. Ворот гимнастерки расстегнут, так что виднелся почерневший от грязи, давно не стиранный подворотничок. Темные нечесаные волосы падали на брови, из-под которых светились колючие глаза. Широкий воинский ремень на гимнастерке некрасиво перекашивала тяжелая кобура, из которой торчала деревянная ручка револьвера. В правой руке – ременная двухколенная плеть. Он обвел собравшихся тяжелым недобрым взглядом. Спецпереселенцы невольно присмирели, глядя на начальство.

– Я – Сухов Митрий Иваныч. Ваш комендант и самого поселка тоже пока! А это… – Он показал на стоящего рядом человека с винтовкой на плече. И вдруг совсем неожиданно сказал: – Я для вас теперь все. Поняли? – И он снова ткнул пальцем в стоящего рядом человека. – А энтот – тоже все, но только помене! – и неожиданно загоготал: – Га, га, га…

Лаврентий с любопытством разглядывал свое начальство, его передернуло от всего вида Сухова.

«Какой ты – все! Гусак ты, боле никто!»

Из толпы вдруг раздался удивленный женский голос:

– Бабы, гля-я! Комендант, кажись, дурной!

– Че, че? – переспросил не разобравший реплику комендант. Рядом стоявший Поливанов заулыбался. Сухов покосился на помощника и зло процедил сквозь зубы:

– Ну ты… Скалишься!

Поливанов согнал улыбку со своего лица. Сухов достал из кармана галифе свернутую вдвое тоненькую брошюрку и поднял ее над головой, продолжая сверлить толпу своими серыми колючими глазами.

– Видели? – он помахал тоненькой в четыре листика брошюркой. – Это инструкция, в ней все записано!

– А че записано? – послышался из толпы нетерпеливый голос.

– Все! – кратко отрезал комендант. – Если кто думает, что они приехали сюда отдыхать, то они очень даже ошиблись! – И Сухов снова неожиданно загоготал, широко открывая рот: – Га, га, га! – и так же неожиданно замолчал.

Толпа настороженно застыла.

– Никто из лагеря без моего разрешения даже шага ступить не может! – рубил словами комендант. – За первую отлучку, если поймаю, буду снижать норму хлеба; за вторую – составлю протокол и отправлю в участковую комендатуру. Если вы, кулацкое отродье, думаете, что попали на край света, то ошибаетесь. Есть места и подале!.. Талинин найдет такому умнику место! – И он снова грубо и резко загоготал.

Этот неожиданный и совсем не к месту смех удручающе подействовал на людей. Стоявшая рядом с Лаврентием старушка с выбившимися из-под платка седыми волосами мелко, мелко закрестилась:

– Осподи, сатана какая-то, а не человек!

«Точно бабка сказала!» – подумал Лаврентий, неприязненно разглядывая коменданта.

А Сухов все говорил резко, грубо:

– Жрать дармовой хлеб не будете, его зарабатывать надо! Кто норму выработает, тот получит шестьсот граммов муки.

– А детям, старикам? – Акулина Щетинина выжидательно уставилась на коменданта, качая на руках грудного ребенка.

– Иждивенцам – триста граммов.