Прогулки по Кенигсбергу - Дина Якшина

Богатые горожане охотно делились своим капиталом: благодаря десяткам фондов, аккумулировавших частные пожертвования, учреждались сотни стипендий для одарённых учеников из малообеспеченных семей. Дети, оставшиеся без попечения родителей, не просто зачислялись (имея способности) в гимназию на казённый кошт — их всячески поощряли учиться, блестящие результаты становились поводом для серьёзного материального вознаграждения.

Учитель, имеющий среднюю учебную нагрузку, получал жалованье вполне достаточное для того, чтобы жить в просторной квартире, содержать детей и неработающую жену, нанимать прислугу (как минимум, горничную), покупать годовой абонемент в театр, раз в неделю посещать излюбленную пивную (плюс оплачивать посиделки жены в дамской кондитерской с приятельницами), выбираться на пикник по случаю праздников и — очень часто — держать открытый стол для пары-тройки учеников победнее. И пусть разносолов на этом столе не бывало — гороховый суп с копчёностями да сосиски с кислой капустой, — но всё же…

Немногие учителя сегодня могут позволить себе такую роскошь, как «нахлебник» из числа учеников!

Учитель в Кёнигсберге жил достойно. И положение в обществе занимал солидное. Отношения в школах на уровне «ученик — преподаватель» были достаточно демократичными (по крайней мере, до 1933 года): скажем, школяры вместе со своими педагогами устраивали традиционные вечеринки по случаю Рождества, сидели за одним столом, открыто пили горячительные напитки, отплясывали и дружно «растирали Salamander» особый способ произнесения тостов в честь почётного гостя. Однако панибратства и фамильярности не было. Учитель оставался непререкаемым авторитетом — потому что вся жизнь его (в идеале) служила весомым аргументом в его пользу.

Кстати, то же наблюдалось и в советской школе. По крайней мере, послевоенной. Учитель географии школы № 3 Балтийского района в Калининграде В. Морозов вспоминает:

«Первого сентября в эту школу пришло примерно пятьсот детей. Это были изнурённые детишки, которые много испытали за годы войны. Поэтому лица у всех были суровые. Одеты они были в рубашонки и штаны, перешитые из военных гимнастёрок, и пиджачки, переделанные из армейских шинелей. ‹…› Зимой сорок седьмого года морозы доходили до тридцати градусов. В школе не было топлива. Из Морского торгового порта привозили железные бочки, прорубали в них дверки, делали выход в окно для дымоходов и топили.

На переменах ребятишки бегали по улицам, собирали бурьян, ветки, затапливали печки. И вокруг печки на коленях выполняли письменные работы по русскому языку, по алгебре. Я ставил парту на парту, развешивал географическую карту… И, несмотря на такие условия учёбы, прогулов без уважительных причин не было. Дети на уроках дрожали от холода, но продолжали заниматься» («Восточная Пруссия глазами советских переселенцев»).

Сейчас всё иначе. Сегодня школа (согласно реформе образования) не учит, а оказывает образовательные услуги. Учитель, соответственно, — это «обслуживающий персонал». А в сфере услуг, известно: клиент всегда прав! Но не ученик, а тот, кто за него платит. То бишь родитель. Который на собственном опыте убедился: в нашей стране важны отнюдь не школьные знания. Во всём мире преуспевают отличники — у нас почему-то «троечники».

Рассматривать войну как профессию мужчины Восточной Пруссии научились очень давно. Известно, что в Средние века из немцев получались идеальные ландскнехты (говоря современным языком, наёмники). Которые к тому же были богобоязненны.

Католики постятся четыре месяца в году, и, чтобы лишённый мяса ландскнехт не утратил своей боеспособности, священники даже пустились на хитрость, объявив «постным»… бобра! («Бобр водоплавающий — сиречь постный».) Так что бедных животных употребляли в еду весьма активно, делая вид, что бобр — это, в каком-то смысле, рыба.

Забавно, но факт: многое в «военной» жизни Кёнигсберга очень плотно связано с едой. Дело в том, что в средневековой Европе не умели, собирая урожай, отсортировывать качественную рожь от так называемой ржаной спорыньи — сорняка, содержащего токсины. Хлеб, испечённый из ржаной муки с примесью спорыньи, фактически был отравлен: у людей, откушавших его, возникали галлюцинации — те самые «видения», которые многих приводили в итоге на костёр святой инквизиции.

Спасением нации стала картошка, завезённая в Европу пиратом Френсисом Дрейком. Вроде бы ему за это потом простили даже его пиратство — хотя поначалу и окрестили картошку «чёртовыми яйцами» (вариант: «чёртовы яблоки»).

Интересно, что Пётр I, впервые попробовавший картофель в Голландии, завозить его в Россию распорядился именно из Пруссии. Где Фридрих Вильгельм I успел объявить картофелеводство «национальной обязанностью немцев». Помидоры в это время ещё были украшением оранжерей (в Кёнигсберге домашние хозяйки держали их на подоконниках, в горшках, как цветы) — но королевские драгуны уже разъезжали по Восточной Пруссии, принуждая крестьян заниматься выращиванием картошки в «промышленных объёмах» и подавляя многочисленные «картофельные бунты».

Людей в деревнях категорически не устраивало «высочайшее повеление» засаживать картофелем лучшие земли — те самые, на которых вот уже не одно столетие колосилась рожь. И армия выполняла карательные функции. При этом в рацион прусских солдат картофель почти не входил: основу рациона составляла колбаса, состоявшая из гороховой муки, сала и мясного сока.

Кстати, в русский язык слово «колбаса» пришло именно из Пруссии. «Колбасник», «немецкая колбаса», «гороховая колбаса» — так называли русские прусских солдат, посмеиваясь над некоторой их физиологической особенностью… связанной с чрезмерным потреблением гороха.

Прусская армия в это время вообще представляла собой любопытное зрелище.

Ставка делалась исключительно на дисциплину. Солдат приучали автоматически — единообразно — реагировать на команды, изнуряя их (солдат) постоянной муштрой и «футхелями» (то есть ударами палкой).

Надевший солдатскую форму носил её пожизненно. Половина прусской армии в начале XVIII века состояла из людей старше тридцати лет, некоторым было по сорок пять, а попадались даже шестидесятилетние.

Унтер-офицерам (их называли «wamsklopfer», то есть «выколачивающие куртки») было в среднем года по сорок четыре.

Теоретически служба в армии считалась добровольной. Практически вся Пруссия была поделена на квадраты, в пределах которых вербовщики устраивали настоящие облавы, конкурируя между собой, отпуская потенциальных рекрутов за выкуп, похищая «чужих» завербованных, и т. д., и т. п.