Погоня за украденным триллионом. Расследования охотника на банкиров - Александр Лебедев

Почему я считаю, что борьба с коррупцией – в интересах гражданского общества стран Запада? Потому что, во-первых, современная ситуация выглядит более опасной для Европы, чем любая другая форма доминирования над зарубежным имуществом, – она развращает европейские страны и их правительства, поскольку реабилитация коррупции становится хорошим ежедневным бизнесом для тысяч европейцев. Во-вторых, она увековечивает состояние беззакония в мировой периферии намного более эффективно, чем все европейские проконсулы прошлого, поскольку допускает коррупционные действия и препятствует борьбе с коррупцией там. В-третьих, она создает международную сеть коррумпированных чиновников, способствуя появлению того, чего никогда не могли вообразить прежде, – плотного союза колониальных владык, проживающих и на Севере, и на Юге. Поэтому новому явлению должны противостоять все люди доброй воли по всему миру.

Существующая система глобальной коррупции состоит из двух элементов: из действующих лиц – т. е. тех, кто хочет и может присваивать доходы от коррупции в родных странах, и посредников – тех, кто хочет и может размещать эти деньги вне границ государств. Действующие лица рассеяны по всему миру, так как нигде нет дефицита в людях, готовых использовать свое положение в иерархии власти для самообогащения. Но все знают, что деньги редко перетекают из богатых, безопасных и законопослушных стран в бедные и опасные области мира, где не соблюдаются законы. Это постоянное стремление к безопасности и надежности в конечном счете объясняет, почему борьба с коррупцией была успешна в западных странах – и почему сегодня она едва ли может быть успешной где-либо еще в мире.

При мысли о политической коррупции в развитой стране на ум определенно сразу приходят Соединенные Штаты начала XX века. Множество источников описывали страну, глубоко зараженную коррупцией практически на всех уровнях. Противостояние коррупционной системе стало главной опорой прогрессивного движения, ставшего чрезвычайно популярным в США и проникшего в обе части политического спектра. Между 1900 и 1915 годами были введены антимонопольные законы, должностные лица подлежали отзыву в течение срока их полномочий, американский сенат был превращен в орган, избираемый напрямую, была проведена муниципальная реформа и т. д. Объяснение всех этих событий кажется довольно ясным: в это время оттока коррупционных доходов из Соединенных Штатов не существовало. Америка стала богатейшей и самой стабильной в мире с политической точки зрения страной, таким образом, действительно нужно было быть безумцем, чтобы переводить миллионы долларов из Нью-Йорка или Сан-Франциско в Санкт-Петербург или Берлин в начале 1910-х годов, не говоря уже о Токио или Буэнос-Айресе. Таким образом, коррупция была если и не побеждена, то поставлена под контроль. Будучи лишены разумных вариантов вывода денег за пределы страны, американские коррупционеры приняли существующую систему с определенными правилами – и сегодня мы видим результат. Те же процессы произошли в европейских странах – с некоторыми заметными различиями, но аналогичные по своей природе.

Исторически первый и наиболее важный момент, повторю, – это безопасность и надежность: денежные средства должны храниться в самом безопасном месте. «Работая» там, они делают общество более богатым и более законопослушным; возрастающий уровень жизни притягивает еще больше инвестиций и талантов, вызывает дополнительную конкуренцию и продвигает лучшие законы, обеспечивает более сложную систему сдержек и противовесов, поднимает значение средств массовой информации – таким образом, страна выходит с честью из своего сражения с коррумпированными государственными чиновниками.

Но на глобальной периферии все выглядит совершенно иначе. Места там абсолютно небезопасные – можно вспомнить количество государственных переворотов в Латинской Америке, диктаторские режимы в Африке, революции в России, войны и гражданские конфликты, сотрясающие мир, и, конечно, политические репрессии и чистки в большинстве периферийных стран. Авторитаризм порождает беззаконие; там, где не соблюдаются законы, едва ли можно ожидать наступления экономического роста; бедность нарастает, что влияет также и на государственных служащих. В России, далеко не самой бедной стране на земном шаре, официальная зарплата федерального министра в 1996 году равнялась 275 долларам в месяц – но расходы федерального бюджета в то время достигали 85,2 млрд долларов, и государственная собственность, проданная на аукционах в течение того же года всего лишь за 560 млн долларов, была перепродана между 2005 и 2014 годами более чем за 104 млрд. Были ли хоть малейшие шансы для должностных лиц не стать коррумпированными, а для России – не стать клептократией при таких обстоятельствах? То же применимо ко всем постсоветским государствам, как и к большой части периферийных стран. Можно еще добавить, что никто не чувствовал себя в безопасности в то время, таким образом, тяга не только к самообогащению, но и к накоплению средств за границей была очевидна.

Экономическая и финансовая глобализация в сочетании с открытыми границами стала решающим фактором, стоящим за системной коррупцией, которая распространяется во всем мире в последние десятилетия, особенно после «холодной войны». Количество средств, незаконно переданных от глобальной периферии в крупнейшие финансовые центры, поистине удивительно. Существует несколько оценок общей суммы средств, которые их владельцы держали в офшорах. К концу 2014 года считалось, что она приближалась к 40 трлн долларов, из которых приблизительно 12 трлн принадлежит гражданам стран с развивающейся экономикой. Ситуация существенно изменилась с начала 1990-х, когда офшорные юрисдикции использовались или богатыми западными бизнесменами для уклонения от уплаты налогов, или лидерами периферийных государств, которые чувствовали себя абсолютно свободными в разграблении своих стран. К концу 1990-х самые большие офшорные состояния приписывались президенту Гаити Жан-Клоду Дювалье (до 800 млн долларов), президенту Нигерии Сани Абачи (до 5 млрд долларов), президенту Заира Мобуту Сесе-Секо (5 млрд долларов или больше), президенту Филиппин Фердинанду Маркосу (от 5 до 10 млрд долларов), и президенту Индонезии Мохамеду Сухарто (от 15 до 35 млрд долларов). Но так как богатство политиков или бюрократов (и их приближенных), накопивших огромные состояния вне границ своих стран, увеличилось (президент Египта Хосни Мубарак предположительно обладал как минимум 70 млрд долларов), вся офшорная система управления благосостоянием, безусловно, полностью изменила свой исходный характер.