Хранящая огонь - Властелина Богатова

Ещё долго вождь вспоминал слова того старца и вспоминает, когда оказывается на берегах этой ничем не примечательной реки, но несущей, наверное, самую глубокую тайну. И каждая ложбина, каждый поворот, каждая прогалина в лесу и пустеющая гать несут в себе тайну, готовую вот-вот раскрыться, и каждый раз едва истина покажется, ответ ускользает. И вот так и Сугар стала для него, как эта река Иржа, сложная и глубокая, дающая силы ровно настолько, насколько способная и погубить. И он действительно тонул. Будто на груди висел камень, нещадно тянувший его на самое дно. Она вынудила его приехать сюда, и он жертвовал всем: свои временем, силой, жизнью, в конце концов. Он усмехнулся самому себе, глядя на ровную тихую гладь воды, будто зеркало отражавшую ночное звёздное небо. Так и Сугар отражала его, показывая ему же, какой он жестокий, безжалостный и беспощадный. И Вихсар зверел от этого. Ему не наревелось то, что видел, не нравилось своё отражение в её глазах. Правда, которую он в них видел, клинком врезалась в грудь, распарывая, оставляя жгучий след боли. Мудр урок лесного старика, что и за десять жизней не разгадаешь. И кто она, княжна из Ровицы, рождённая на берегу Иржи, спасение или погибель?

Вихсар, оторвав взор от глади, лёг на спину, вглядываясь сквозь занавес дыма в звёздное небо. Громко стрекотали сверчки, вливаясь в тихую речь воинов, а со стороны леса, что раскидывался чуть позади их временного становища, тянулось с мочажин лягушачье гудение.

Огонь, тлеющий рядом, был очень мягким, густым, как воск, перетекал от лица к плечу и бедру, вновь возвращаясь тягучей волной к шее, даже не жёг, ласкал теплом лицо, сушил губы и обволакивал приглушённым светом рядом воздвигнутый шатёр. Но взор Вихсара был устремлён ввысь, в глубокие холодные недра неба, и видел он только одно перед собой — голубые икрящиеся живительной силой глаза княжны, что была сейчас за двумя рядами стен, теперь так близко и далеко одновременно. Он не сомневался, что она выйдет к нему, едва светило покажет край из-за окоёма. Она слишком любит свою семью, слишком честная, доверчивая, сегодня он видел её именно такой, она открыла ту свою сторону души которую он так вожделел и так грубо раскрывал, словно завязавшийся бутон в нетерпеливых руках юнца, жаждущий увидеть сердце цветка, вдохнуть полной грудью его запах. Но под лепестками оказались шипы, и он каждый раз напарывался на них, пытаясь сдёрнуть очередной лепесток, и страшно злился, что не может никак добиться своего, получить то, что у него в руках, и насладиться сполна красотой, терпя вновь и вновь поражение. Он пытался наказывать цветок, давая ему мало солнца, мало воздуха, мало тепла, и цветок вял в его руках, становясь не таким колючим, и это давало ему временную победу — подержать его в руках, толику того, чего он желал, хоть и самого после воротило с души от этого. Но не мог ничего с собой поделать, он привык быть первым, привык получать то, чего хочет, без всяких колебаний. А она столько разных противоречивых чувств в нём порождала за один короткий взгляд, сколько он не испытывал за годы. Ему хотелось и сломать её за непокорность, упрямство, неприступность, и сей же миг приласкать, до дрожи, до ломоты в костях, до боли в груди. Она была в его руках горлинкой трепетной, хрупкой, так и хотелось её раздавить и отпустить одновременно. И это бешенное колебание доводило его до безумия. Довела. Уже.

Он пришёл сюда за ней, за своей пленницей, пришёл просить у её родичей отдать её в жёны. Он и в самом деле свихнулся — какую досаду испытал, когда увидел в её глазах страх и омерзение, обращённое к нему. Оно ударило в грудь, как молотом, перебивая дыхание.

Вихсар знал, что сделает с ней, когда привезёт её в лагерь, он думал об этом всю долгую дорогу сюда. Знал, как. Днями и ночами, пока он был в пути, изъедала ревность и бешенство от того, что она в чужих руках, а он вынужден ждать её тут. Он вообще никогда ничего не ждал долго, а тут день за днём как одна вечность, сменяющаяся другой, и это выматывало, изнуряло ещё больше, выжимало все соки, оставляя сухое колючее раздражение, нетерпение и гнев, воспаляя сознание, обращая его в жар, и горел валгал, как костёр. И эти долгие разговоры с княгиней, этой высокомерной стервой, которая смотрела на него удивлённо и в то же время насмешливо, когда объявил он о своём намерении сделать княжну Мирину своей женой. И видит великий Бог Неба, если бы не сковывающее обещание поддерживать мирные отношения, он бы преподнёс урок этой чванливой потаскухе, после которого раз и навсегда исчезла бы эта едкая ухмылка с её бледного, как крылья моли, хоть и красивого, лица.

Проклятые условности делающие из людей тряпками!

Он лежал, раскинувшись на шкурах, неподвижно, устремив взор ввысь, раз за разом вспоминая её взгляд. Стоило ему приблизиться, как синева её глаз сгустилась в узоре теней, падающих от крон яблонь, и ему показалось, будто несётся он сломя голову к самой бездне, надеясь перемахнуть через неё, но замирает у самого края. Внутри всё взорвалось от слепой ярости — она, Сугар, стала непосильной пропастью для него, для Вихсара хана Бивсар! Это маленькая пташка сумела сбить его с ног, вынуждая делать то, что осудили бы его братья и праотцы. Впервые в жизни он испытывает внутри себя такое противоречие, такой накал и смятение, только она смогла так высоко поднять его над землёй и опрокинуть в самую сердцевину огненного жерла.

Рука Вихсара скользнула на грудь, привычно пальцы нащупали железный оберег, сжали холодный, но мгновенно согревшийся в ладони. Он выдохнул. Если она не выйдет, он сядет в седло и ворвётся в детинец, заберёт то, что принадлежит ему. Только ему! И увезёт далеко, в ту глушь, где не было ещё человека, стащит на землю и возьмёт. Вихсар надсадно вздохнул, ощущая всем естеством, как погружается в неё, в её тёплое лоно, принимающее его целиком, прорываясь и вздымаясь ввысь, к самой вершине. И явственно слышал за множеством звуков у самого уха голос Мирины, срывающийся в стон, проникающий вглубь, заполняющий собой всего его. Вихсар вздрогнул, ощущая, как невольно закипает кровь, ударяет в пах. Ей придётся остаться с ним, иначе… Другого исхода просто не может быть! Ему нет никого прока убивать её братьев. Подумав об отпрысках князя Родонега, хан вспомнил, с какой жадностью и ревностью он наблюдал, как она касается юнца, своего брата, как успокаивает. А его, Вихсара, косит ярость от того, что её прикосновения и ласковые взгляды обращены не к нему, едва он сдержал себя, чтобы не вырвать её у него. Только его, Вихсара, должна княжна касаться и никого больше! Сожжёт тут всё к сучьей матери, если она не поедет с ним, вытащит её из детинца, а потом сожжёт его. Если она попытается сбежать, здесь не останется ничего, только груда пепла.

Легко и одновременно непросто было заставить её делать то, что он хотел, легко и одновременно непросто подчинял себе и вынуждал исполнять его желания. Теперь ему придётся кое-что изменить, теперь гораздо сложнее будет сдерживать себя и поступать иначе, как никогда раньше не поступал, не так, как он привык. Он уже идёт на уступки, притащившись сюда! Думал ли когда-либо, что все его условия сгорят синим пламенем? Плевать! Он позволит ей почувствовать себя рядом с ним богиней, позволит расправить крылья, как говорил княжич Явлича, и она получит это всё при одном условии — что станет его женой. Вихсар сжал кулаки, едва ли не простонав в голос.