Кто кого предал - Галина Сапожникова

«Жену на взгляды не меняю»

— После событий 13 января 1991 года, вернее, — после того, как они были поданы в СМИ, — симпатий простых людей вы наверняка лишились? Ваша жизнь после этого осложнилась?

— Ничего у нас не осложнилось! Партия росла. Все службы работали: КГБ, милиция — все было у нас советским. Очень много мы получали писем, сотни… Правда, были и против меня. Писали: «Ты литовец и продал Литву, как не стыдно?»

— Ряды ваши ширились, росли — а за счет кого? Литовцев, русских или поляков?

— В этих местах до войны литовцев вообще не было, на 80 процентов жили поляки. Я вам скажу факт, который мало кто знает. Когда мы объявили польский территориальный национальный район, приезжали очень высокопоставленные люди из Польши и официально пришли ко мне домой как к председателю районного совета. Предложили: «Мы можем сделать большое дело. Нет, даже не большое: уникальное! Видите, что в Советском Союзе творится сейчас? Там очень слабая армия. А у нас в Польше в армии служат 400 тысяч человек. Поляки живут в Литве, в Белоруссии, на Украине, есть возможность эти национальные районы объединить и сделать польской территорией, от моря до моря, если бы вы нас поддержали». Я сказал: мы на эту провокацию не пойдем, потому что мы — интернационалисты. Тут разыгрывалась очень сильная карта.

— Можно сказать, что половина Литвы была против выхода из Советского Союза?

— За Советский Союз, наверное, даже было больше, чем половина. В нашем районе на референдуме за Союз проголосовало 93,9 %. А я, между прочим, был заместителем председателя Комитета по проведению референдума 17 марта 1991 года, который в Литве официально запретили.

— Когда по телевизору начался показ «Лебединого озера», вы поняли, чем это грозит?

— Умные люди в Москве нам почти сразу сказали: не радуйтесь и никуда не лезьте, потому что все это бутафория. Скорее всего, все уже знали, что это просто спектакль, чтоб поставить последнюю точку в развале Союза. Вечером друзья мне сообщили — срочно уезжай. Только я уехал, как через три минуты мой дом окружили прокурор республики, прокурор района и большое число «саюдистов» с автоматами. Я рубашку только взял, все оставил и поехал.

— А семья?

— У нас семья считалась образцовой. Жена пошла в Народный фронт, а я был коммунистом. И сказал: жену на взгляды не меняю. Я к ней по сей день никаких претензий не имею. Только у нас взгляды совсем разные. У нас из-за политики развелись семь семей руководящих работников. Вам очень трудно это понять, но вот представьте: жена носит флажок «Саюдиса», а я рядом с красным флагом иду…

«Как в коммунизме живем!»

— Где вы в Белоруссии прятались после путча? Что делали и на что жили?

— Приезжаю я в Свислочский район, там мой друг был вторым секретарем райкома, говорю, такое дело — негде жить и негде работать. Председатель колхоза говорит: а у меня спились все пастухи, пастуха нет. Я говорю: «Я буду!» И два года в деревне Корнадь Свислочского района был пастухом. В подполье был, жил в землянке, потому что Литва не оставляла попыток меня схватить. Я жил под другой фамилией — Иван Иванович Войткевич — и писал, что у меня начальное образование, хотя на самом деле у меня было три высших. Однажды был смешной случай: собирает заведующая фермой животноводов. Вот, говорит, Иван Иванович Войткевич — не пьет, хорошо работает, но смотрите: всю жизнь прожил, ни машины не имеет, ни дома — а все потому, что у него лишь начальное образование. А я вот окончила техникум и работаю заведующей фермы! Учитесь, говорит, и не делайте так, как Иван Иванович! И грустно было, и смешно…

Однажды бывший командир вильнюсского ОМОНа Болеслав Макутынович, с которым мы встретились в Москве на пленуме, дал мне конверт, в котором было 100 долларов. Я попытался в категорической форме отказаться, но он настоял на своем. Для меня это была огромная сумма. Ведь были времена, когда я жил всего на 4 доллара в месяц. Разменяв их на белорусские «зайчики», я купил одежду, обувь, а на оставшиеся деньги питался целый год и даже смог купить масло, батон и селедку. Это был первый случай после 1991 года, когда я целую неделю кушал белый хлеб с маслом, как в советское время.

— Когда и как вы вышли из подполья?

— Был пленум ЦК, и мне свислочский секретарь компартии предложил на нем выступить. Я выступил — коммунисты позвонили Зюганову и генералу авиации Копышеву и рассказали о том, что есть в Белоруссии литовский коммунист, которому негде жить. И написали письмо Лукашенко. Меня вызвали в милицию. А я боялся и КГБ, и милиции, потому что в 1994 году Белоруссия выдала Бурокявичюса и Ермалавичюса. Только Лукашенко пришел и навел порядок. Но все обошлось: сделали паспорт, дали политическое убежище. Все, я теперь уже никого и ничего не боюсь и живу под фамилией Высоцкис, а не Войткевич. Пенсию я получаю, как бомж, сейчас — самую низкую. Потому что документы мне так и не отдали, трудовая книжка осталась в Литве. Зато дали бесплатно эти две комнаты в интернате. Одевают нас здесь, обувают, лечат. Как в коммунизме живем!

Каждая минута у меня расписана. То статью надо написать, то книгу стихов сделать, то очередную картину закончить, то в столовую кого-нибудь отвести. Был у нас такой Роман Иванович Зайцев. Получилось так, что он ослеп. Жена его бросила. Он плачет: я повешусь… Я говорю: нет, лучше я до смерти буду вас везде водить. Ну так вот, я его спас, и потом он еще лектором у нас работал! Теперь вот двух женщин вожу и еще одного мужика. Бесплатно.

«Советский Союз можно было сохранить»

— Литва вас долго преследовала?

— До сих пор! Я по сей день нахожусь в розыске. В 1997 году поехал в Москву на пленум ЦК КПРФ, и вдруг на меня надевают наручники. Трое гражданских лиц, представившись работниками милиции, потребовали немедленно следовать за ними как преступнику, совершившему преступление на территории Литвы. Сказали, что существует двусторонний договор между Россией и Литвой о выдаче преступников, в соответствии с которым меня арестуют, чтобы выдать литовским властям. Хорошо, что это было в гостинице «Измайлово», где как раз проходил пленум. В коридоре начали собираться делегаты и зарубежные гости. Зюганову сообщили. Созвонились с Лукашенко, связались с министром внутренних дел. Два дня меня держали в наручниках, а потом освободили. Даля Грибаускайте уже дважды писала Лукашенко, что меня надо выдать и судить. А Лукашенко дает ответ: нет, Высоцкис невиновен, и мы его выдавать не будем. И когда Александр Григорьевич приезжал к нам в интернат, я ему свою картину подарил и сказал: спасибо, что спасли мне жизнь… И поэтому перед ним могу встать на колени.

— О чем вы жалеете в вашей жизни?

— Много недоделал. Надо было бить во все колокола, когда увидел, что Советский Союз разваливается. Его можно было сохранить.

Единомышленники ко мне приезжают до сих пор, но настолько в Литве всего боятся, что они просят: только не говори фамилии. Я никогда не скажу. Но верю, что правда восторжествует!

— Когда?