Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Я понимала, что все мои слова и поступки никогда не будут достойны его и во мне всегда сыщутся какие-нибудь изъяны. Даже если я буду знать наизусть все книги по этикету от начала и до конца, научусь держаться величаво, как сама королева, и в конце концов стану самим совершенством, члены семьи Дадли и мой любимый супруг вместе с ними обязательно найдут во мне недостатки, потому что для них я всегда буду недостаточно хороша.

Даже во сне, когда я хотела прижаться к нему всем телом, как будто мы – единое целое, Роберт разбудил меня, оттолкнув от себя так резко, что я ударилась лбом о прикроватный столик. Я вскрикнула от боли и страха и свалила на пол тяжелый серебряный подсвечник, и Роберт отчитал меня за это так, что слышно было не только во всем доме, но и обитателям соседнего кладбища. А когда на следующее утро я появилась за завтраком с красными, опухшими глазами, багровой ссадиной на лбу и синяком на руке, мне пришлось слушать, как семейство Дадли обсуждает мои недостатки, как будто меня нет в комнате. Говорили в основном о том, что деревенские женщины совершенно не умеют ухаживать за собой и не следят за своей внешностью, как это подобает высокородным леди. К подобным несчастным созданиям родичи моего мужа испытывали искреннее сочувствие, хоть и называли их глупыми, неопрятными, невежественными и неряшливыми, причем за все время трапезы употребили эти слова столько раз, что я сбилась со счета. Мне хотелось вскочить со стула и убежать домой, в Норфолк, и не останавливаться до тех пор, пока я не окажусь в безопасности в родных стенах Стэнфилд-холла. Но когда я вскочила со стула, перевернув вазочку с джемом, и бросилась к двери, Роберт резко схватил меня за запястье, больно вывернув руку. Силой усадив меня на место, он прошипел мне на ухо: «Сядь, Эми, прекрати выставлять себя на посмешище!» В столовой тут же появилась служанка, которая принялась убирать последствия моего неудавшегося побега, и снова потекла светская беседа об отсутствии у меня всяких манер вследствие плохого воспитания. Мне же оставалось лишь пристыженно склонить голову, чтобы слезы мои капали в кубок с утренним элем, и потирать саднящее запястье.

– Твоей жене не мешало бы научиться себя вести, Роберт, – сказал герцог Нортумберленд.

– Да, эта кобылка еще несколько диковата, – признал мой супруг, сравнив меня с лошадью. – Но не переживай, отец, совсем скоро я приручу ее, и она навсегда запомнит, кто тут хозяин.

– Надеюсь, – кивнув, произнес герцог. – Не сомневаюсь, с тобой она станет покорной и послушной. Ты всегда одинаково хорошо находил подход и к лошадям, и к женщинам, Роберт. А еще знал, как извлечь из этого пользу. Только ты умеешь обращаться с кнутом и розгами так искусно.

Я не могла оторвать глаз от кубка под этими неприязненными взглядами, а потому продолжала смотреть вниз, баюкая ноющее запястье, и тихонько плакать, пока герцог Нортумберленд не подал знак слугам, чтобы те уносили еду. Лишь после этого нам было дозволено встать из-за стола.

Чтобы не проводить весь день с матушкой Роберта и его сестрами и не слушать, как они сплетничают за вышиванием о совершенно незнакомых мне людях и обсуждают мои многочисленные недостатки, я сказалась нездоровой и пролежала в постели до самой ночи. Я не стала спускаться ни к обеду, ни к ужину, лишь попросила Пирто раздеть меня и погасить все свечи, после чего надела ночную рубашку и спряталась под одеяло, натянув его на голову. Роберту я сказала, что меня тошнит от одного только вида еды, предположив, что виной тому лондонский воздух или что-то из съеденного мною за завтраком. Впрочем, последние мои слова он воспринял как оскорбление в адрес своей почтенной матушки и сказал, что «его манеры не позволяют передать ей такие объяснения».

Так проходил каждый мой день до самой свадьбы – я пряталась в своей комнате, трусливо притворяясь больной. Семья Роберта окончательно сочла меня «бесполезной» и напомнила моему мужу о том, что все мои прекрасные новые туалеты, которые должны были впечатлить родственников и их утонченных друзей, оказались такими же бесполезными – Роберт назвал их «пустой тратой денег». Но я не могла заставить себя посмотреть в эти недружелюбные лица, мне казалось, что я недостойна их общества. Даже собственный муж награждал меня испепеляющими взглядами и отпускал язвительные и злые реплики в разговорах со мной или же обо мне. Его презрение и желание присоединиться к своим родичам в обливании грязью меня, безродную чужачку, которая отчего-то решила, что золотое кольцо на пальце делает ее равной столь знатным людям, ранило меня больше всего. Я надеялась, что Роберт станет тем единственным человеком, на которого я смогу положиться и который всегда примет мою сторону, защитит, ободрит, утешит и поддержит меня; я думала, что со своим любимым буду в безопасности. Осознание того, что это ужасное заблуждение, стало для меня ощутимым ударом.

В ночь перед свадьбой Роберт вошел в комнату, сорвал с меня одеяло и велел встать с кровати, иначе он возьмет свой кнут и убедит меня выполнить его просьбу. Онемев от страха, я поднялась и затряслась, стоя перед ним в одной лишь ночной рубашке. Он прорычал Пирто, чтобы та достала из шкафа все мои платья и разложила их на кровати так, чтобы он мог как следует их рассмотреть. Муж хотел выбрать для меня туалет, как нельзя лучше подходящий к завтрашнему событию, ибо только так мог быть уверен в том, что я не опозорю его. Один за другим он отвергал мои наряды, каждый раз находя в них какой-то изъян – «слишком яркое», «слишком бледное», «слишком безвкусное», «слишком деревенское», «слишком претенциозное», «слишком вычурное, от этого узора у гостей голова кругом пойдет», «слишком обыденное», «слишком чопорное», «уродливое, как мартышкин зад», «слишком вульгарное», «этот цвет в Лондоне не носят уже год», «если бы я был женщиной, а это платье оказалось единственным в моем шкафу, то лучше бы отправился на тот свет голым, чем позволил похоронить себя в этом!», «годится больше для шлюхи, с таким вырезом – хоть сейчас можешь смело идти на улицы Лондона, это платье – словно вывеска “Возьмите меня прямо здесь и сейчас!”» и так далее.

Он ничуть меня не щадил, несмотря на мои слезы и обиженный вид. Ему не понравился ни один из моих новых нарядов! Ни один! Даже любимое мое морское платье, вышитое ракушками, а я ведь так надеялась, что именно оно сумеет растопить его сердце и пробудит воспоминания о счастливых наших деньках и мой любящий муж заключит меня в пылкие объятия, как тогда, в Хемсби. В конце концов он раздраженно вздохнул и бросил кнутовище на нежно-зеленый шелк, расшитый серебряными артишоками, сказав, что я могу надеть это платье вместе с жемчугами, изумрудами и серебряными туфлями, после чего был таков. Даже целый гардероб потрясающих платьев, сшитых одним из лучших лондонских портных, не сумел поднять меня в глазах собственного мужа! В отчаянии я швырнула ворох нарядов на пол и забралась в постель, не в силах больше сдерживать рыдания.

Чуть позже я поднялась, взяла платье, что Роберт выбрал для меня, и, прижав его к груди, встала перед зеркалом. Опухшими от слез глазами я взволнованно рассматривала свое отражение, пытаясь понять, какой кажусь окружающим. Что во мне изменилось? Что же такого было в той девушке, что покорила сердце Роберта и при виде которой у него горели глаза, а с лица его не сходила улыбка? Что случилось с той девушкой, которую он целовал и ласкал, называя своей «лютиковой невестой», и которую он постоянно поддразнивал, потому что она не могла позволить умереть даже крабу или гусыне? Что я сделала не так? Что привело мой брак в столь плачевное состояние? Как бы мне хотелось знать, можно ли исправить совершенные мною ошибки, пока еще не слишком поздно; как вернуть Роберта, того доброго и любящего Роберта, каким он был когда-то? Я очень старалась стать такой, какой он хотел меня видеть, но я не умела быть никем иным, кроме как самой собой. Именно собой я была, когда он влюбился в меня, так почему же теперь я стала недостойна его?