Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

Роберт одарил меня мимолетным поцелуем.

– Остаться я не могу. Я нужен отцу в Лондоне, сделать предстоит так много, а времени у нас очень мало; я ехал по его поручению в другое место и решил заскочить к тебе ненадолго, чтобы рассказать все лично, а не сообщать в письме. Ты ведь всегда пишешь, что сильно скучаешь по мне и хочешь увидеть, мне казалось, ты обрадуешься. Слишком много духов! – Он наморщил нос и отпрянул. – Пойди помойся еще раз. Эми, от тебя смердит, как от французской шлюхи! Не подведи меня, ты должна стать самим совершенством. Совершенством! Если же ты разочаруешь меня, то не жди больше приглашения в Лондон – я оставлю тебя гнить в деревне до конца твоих дней!

Я бросилась к нему и схватила за руку.

– Зачем же ты женился на мне, коль я так плоха? – спросила я, ненавидя себя за постыдную дрожь в голосе и слезы, выступившие на глазах.

– На эти объяснения у меня сейчас нет времени! – Роберт нетерпеливо оттолкнул меня и направился к лестнице. – Бога ради, ни на земле, ни на небесах, ни в самом аду нет зрелища более отвратительного, чем женские слезы!

И он уехал. Я устроилась у камина, огонь согревал меня, но не так, как согрели бы объятия мужа, которых я так сильно жаждала. Мне казалось, что уж лучше бы он прислал письмо, пусть даже черкнул бы всего пару строчек – это было бы милосерднее, чем устраивать такую унизительную встречу. Я взглянула на кошель с монетами и книгу с правилами придворного этикета, что он оставил для меня на столе, и мне вдруг захотелось, чтобы он вошел в комнату, и тогда я могла бы запустить ему прямо в голову эти подачки. Слезы заструились по моим щекам, и я вдруг осознала, что не помню, когда мой супруг в последний раз признавался мне в любви. На этот раз он и слова доброго мне не сказал.

Я попыталась забыться в суматохе приготовлений к поездке и примерках новых платьев, хотя одна только мысль о путешествии в Лондон приводила меня в ужас. Роберт хотел, чтобы мы поженились именно там, но я так горько плакала и молила его устроить свадьбу здесь, что в конце концов он сдался и позволил сделать все так, как хотела я, настояв лишь на том, чтобы торжество было роскошным и достойным присутствия короля. В Лондоне я не была с тех пор, как пятилетней девочкой ездила туда с отцом, но городской шум, вонь и толпа галдящих и вечно куда-то спешащих людей настолько разительно отличались от привычного мне деревенского быта и так сильно напугали меня, что я проплакала всю поездку, даже несмотря на посещение лавки ювелира и подарок отца – чудесную желтую певчую птичку в крошечной золотой клетке. Батюшка боялся, что мне станет совсем худо, а потому мы уехали раньше, чем он планировал, и обратно мы мчались на всех парах, чтобы поскорее очутиться дома. С тех пор я туда ни разу не ездила, чему была крайне рада. Все необходимое мне могли привезти, меня, в отличие от большинства юных дев, совершенно не привлекал королевский двор, я никогда не мечтала стать фрейлиной королевы, потому как гораздо больше мне нравилось вести хозяйство в нашем имении. Но я знала, что теперь должна отправиться в путь – я не могла разочаровать своего мужа. Я должна поехать в Лондон и заставить его гордиться мной, чтобы все увидели, что он женился на настоящей леди, которая ничем не посрамит рода Дадли.

Мастер Эдни, мой портной, приехал из Лондона, взяв с собой самые прекрасные ткани, которые я когда-либо видела. Кроме того, он придумал множество чудесных фасонов новых платьев. Он показывал мне блестящий яркий атлас цвета спелого персика, предлагая вышить его желтыми розами; серебристую парчу с вытканным на ней узором из изысканнейших цветов, которые он вместе со своими подручными украсил бы морским жемчугом, крошечными алмазами и сапфирами; новый дамаст нежнейшего алого цвета, играющего всеми оттенками розового. Последнюю ткань он назвал «румянец леди», который, по его словам, «гораздо нежнее румянца девицы». Он показывал мне оба этих оттенка вместе, чтобы я тоже могла увидеть разницу между ними. И драгоценности – мастер Эдни убедил меня, что к каждому платью полагаются свои украшения, подходящие к цвету и фасону; он утверждал, что «платье и драгоценности должны подходить друг другу, словно молодожены, чей брак был заключен на небесах!». Затем он развернул передо мной сияющий зеленый атлас, вышитый золотом и изящным узором из гранатовых плодов и еловых шишек, который портной предложил использовать для верхней юбки, надевающейся поверх золотых нижних и таких же подрукавников. В качестве украшения к этому туалету он предложил роскошнейшие изумруды. В противовес этой ткани он привез с собой другую, отличающуюся от предыдущей, «как луна отличается от солнца» – бледно-зеленый шелк, расшитый серебряными артишоками, которые выгодно оттенили бы серебряные же нижние юбки. Показал он мне и новый бронзово-коричневый цвет, слегка отливающий розовым; к платью подобного оттенка полагается ярко-розовая верхняя юбка, восторженно рассказывал он, разворачивая передо мной все новые и новые рулоны ткани. «Будучи таким любителем лошадей, сэр Роберт непременно влюбится в это платье и в вас вместе с ним! – заверял он меня. – Если позволите, миледи, дам один совет: не надевайте это платье, если вам предстоит ранний подъем следующим утром, иначе все по вашему усталому виду догадаются о том, что давеча вам не довелось спать, а – ах, простите! – скакать всю ночь, если вы понимаете, о чем я». По его мнению, мне пригодился бы и наряд менее приглушенных тонов, а потому он задумал сшить платье из переливчатого синего атласа с нежным зеленым оттенком, который он назвал вирли[16].

К этому наряду портной хотел сшить самый длинный шлейф из всех, что я видела, и украсить его весь павлиньими перьями, кружевами, бусинками из черного янтаря и алмазной пылью. К такому роскошному убранству полагался головной убор, украшенный также павлиньими перьями, маска и веер из павлиньих перьев – на случай, если в Лондоне мне придется посетить бал-маскарад. Для самого же путешествия мне был необходим туалет более практичный, но не менее элегантный, так что он приготовил для меня пышную юбку и расширяющийся книзу жакет из серого бархата, украшенный серыми жемчужными пуговицами и тончайшим серебряным кружевом и вышивкой. К такому костюму, по словам мастера Эдни, подошла бы серебряная сетка для волос, серые кожаные перчатки, отделанные серебряной нитью, сапоги с бахромой и крошечная круглая шляпка с перьями и парой нитей серого жемчуга, которые доставали бы мне до подбородка. Я не хотела обижать портного, стремящегося добиться наилучших результатов, но сразу представила, до чего же неудобна будет такая конструкция. Кроме того, он хотел сшить мне роскошную амазонку с золотыми пуговицами и изготовить бордовую шляпку с перьями, цвет которой напоминал бы ржавчину, – на случай, если мне угодно будет прокатиться верхом. Золотые пуговицы, что мастер Эдни выбрал для этого туалета, были выполнены в форме восхитительных сердечек, а пучок роскошных пятнистых перьев на моей шляпке должен был поддерживать золотой любовный узел.

Мы с мастером Эдни от души веселились во время примерок: он был необычайно живым и разговорчивым человеком, который любил красивую одежду ничуть не меньше нас, женщин. Кстати, иногда я и вовсе забывала о том, что передо мной – мужчина, я общалась с ним легко и непринужденно и могла доверить ему любые свои тайны. Со своей лысой макушкой и оставшимися на висках седыми волосами он походил на невысокого благочестивого священника, к которому все ходили на исповеди, а не на известнейшего столичного портного. Впрочем, веселые и игривые ямочки, появлявшиеся на его щеках, когда он улыбался, тут же развеивали первое впечатление и заставляли позабыть о его сходстве с какими бы то ни было священнослужителями. А каким добрым человеком он был! И каждый его наряд был настоящим произведением искусства, он ни разу не допустил небрежности в работе. Он хотел, чтобы каждое украшение на наряде выглядело безупречно и нравилось требовательной заказчице. Достаточно было лишь подать ему идею, бросить одно лишь слово – скажем, «бабочки», и он тут же начинал творить; результаты же были удивительными и всякий раз превосходили все ожидания.