Дети Эдема - Джоуи Грасеффа

Но получилось хуже, чем можно было себе представить. Гораздо хуже.

В подробности он не вдавался. Да какая-то часть меня их и не желала знать. Но судя по тому, как он весь напрягся, упомянув об этом, жизнь оказалась тяжелее, чем я способна себе вообразить.

– Меня заставляли делать это, – бесцветным голосом сказал он. – И грозили, что, если я проговорюсь, сдадут властям. Меня и всю мою семью. И я не мог отказаться. По крайней мере, тогда, ведь мне было всего десять.

Предполагалось, что опекуны достанут ему на черном рынке линзы, чтобы он мог жить нормальной жизнью. Но не тут-то было, линз ему так и не купили. Он думает, что они просто прикарманили деньги, полученные от его родителей. Так что и новый дом оказался ловушкой, хотя ночами он часто покидал его, делая то, что его заставляли делать.

Когда ему исполнилось шестнадцать, приемный отец умер, и Лэчлэн, оставил новый дом с тем, чтобы больше сюда не вернуться. Прямо этого сказано не было, но у меня сложилось впечатление, что он как-то причастен к смерти приемного отца. Когда он говорит о нем, его мощные кулаки сжимаются и разжимаются.

Он вернулся домой, может, и не рассчитывая на то, что новая жизнь будет походить на прежнюю, но хотя бы надеясь, что родители его поддержат, укроют, что они и понятия не имели, на какую жизнь обрекли его, отдавая в новую семью. Грач встретил его смехом сквозь слезы. Он разыскивал брата с того самого момента, как тот исчез из дома. Однако же родители…

Десять лет, прожитых в постоянном страхе, оказались для них чрезмерным испытанием, а последние шесть принесли отдохновение. Они прямо заявили Лэчлэну, что ему здесь не рады. И захлопнули перед ним дверь.

– С тех пор я жил на улице, Грач делал для меня все, что только было в его силах. Я кое с кем познакомился, научился выживать. Теперь все не так уж плохо.

Я бы выказала большее сочувствие его рассказу, но говорит он ровно, сухо, и мне кажется, что слишком откровенного изъявления чувств он сейчас бы, пожалуй, и не принял. Что же касается меня, то сама мысль о том, что другие тоже страдают, вроде как немного притупляет мою собственную боль. Мне хочется рассказать о матери, снять с души тяжесть. Но я все еще не могу заставить себя довериться ему полностью.

– Хорошо иметь свой дом, людей, на которых можно положиться, – говорит он. – У тебя ведь все это есть, верно?

– Я… – Скрытность помогала мне в течение шестнадцати лет. А когда я раскрылась, жизнь моя разлетелась на мелкие осколки. Я покинула свое убежище. Я доверилась Ларк. (Нет, она-то меня ни за что не предаст. Я знаю это. Нет, чувствую.) Но инстинкт подсказывает мне, что сейчас лучше промолчать.

– Почему я должна вам верить? – спрашиваю я, глядя на него с откровенной враждебностью. Возможно, я неблагодарна. В конце концов, ведь это он спас меня. И все же никому я не могу верить. Кроме мамы и Эша. А теперь остался один Эш, и он сейчас ничем не может мне помочь. Теперь он почти так же одинок, как и я.

Кажется, моя подозрительность не удивила и не огорчила Лэчлэна.

– И не надо. Я тоже не обязан тебе верить. Ну да, мы оба второрожденные. И если нас поймают, грозят нам одинаковые кары, – и поверь, они хуже, чем тебе представляется…

– Хуже смерти? – спрашиваю я. – Но что может быть хуже смерти?

Лэчлэн с трудом втягивает в себя воздух, и я вижу, что он сдерживается, но из последних сил.

– Да не даст тебе Земля узнать это. Так вот, несмотря ни на что, я уверен: один второрожденный всегда выдаст другого в обмен на обещание протекции. Люди слабы, эгоистичны, да им просто может быть невыносимо страшно, и в результате они творят чудовищные вещи. Так что и я тебе не доверяю… пока. А вот ты мне доверять хоть немного можешь, разве не так? Ведь это я тебя спас, изрядно при этом рискуя. Нанопесок на то и рассчитан, чтобы засасывать всякое живое существо, оказавшееся в пустыне.

– То есть вы хотите сказать, что эта шутка сделана чьими-то руками? А я-то думала, это обычный натуральный зыбучий песок.

– Почти натуральный, отличие только в том, что он движется. Выискивает признаки жизни, фиксирует их, преследует и… поедает.

– Поедает?

– Да, кости и все остальное, – отвечает он. – Через какое-то время нанопесок начинает выделять кислоты, позволяющие переваривать те органические материалы, которые всосал в себя.

Я принимаюсь яростно счищать с себя ссохшуюся грязь и песок.

– Спокойно, спокойно, – говорит он, подаваясь вперед и беря меня за руку. Я застываю, а он, кажется, вдруг остро осознает, что пальцы его касаются моей кожи. Уж я-то сама осознаю это точно. Он отдергивает руку, но я по-прежнему ощущаю кожей тепло его пальцев. – Это долгая история, к тому же на воздухе песок теряет свои свойства. Тебе ничто не грозит.

Чуднó, но, глядя на него, я верю: так оно и есть.

Если подумать, он – первый в моей жизни незнакомец. Ларк – иное дело, незнакомкой ее никак не назовешь, ибо я так много о ней слышала все эти годы, что встреча с ней стала словно бы знакомством воочию с лучшей подругой. Мимолетно я сталкивалась кое-с кем еще, например с любителями лазерной охоты. Но сейчас в некотором роде первый случай, когда я так долго гляжу в глаза совершенно чужому человеку.

Ум подсказывает, что верить не надо – никому в данный момент не надо верить, независимо от того, что говорят свидетельства, – но какая-то другая часть меня, сердце, кожа, кровь твердят: на Лэчлэна можно положиться. В лице его, что ли, дело? Внушающий доверие широкий лоб, прямая твердая линия носа, широко расставленные глаза с застывшим в них серьезным выражением – да, он выглядит честным. Все в нем взывает: верь мне. Что само по себе и настораживает.

Но я настолько устала, мне так грустно и так больно, что хочется просто прислониться к нему. Довериться ему.

– И я ведь не только вытащил тебя из нанопеска, – продолжает он, и мне снова кажется, что он слегка усмехается. У меня возникает надежда на полноценную улыбку. – Помимо того, я протащил тебя через пустыню, а потом еще милю через лес. А ведь ты не перышко. – Он подмигивает мне. Мне еще никто ни разу в жизни не подмигивал. – Не говоря уж о том, что до всего этого я следовал за тобой почти по всему внешнему кругу. Словом, ради твоего спасения претерпеть пришлось немало.

Это правда. И мне сразу становится стыдно за свою подозрительность. Он брат Грача, а Грач спас меня дважды. Лэчлэн – сам второрожденный. Какие у меня основания не доверять ему? Если бы не он, меня бы сейчас медленно переваривал нанопесок.

Словом, запинаясь, я рассказываю ему про то, как мама договорилась о приемной семье для меня, о линзах-имплантах. Как всего несколько часов назад меня разбудили посреди ночи и повезли к киберхирургу, который должен был сделать операцию. Как нас остановили на пропускном пункте. Как мама пожертвовала ради меня жизнью.

Я передвигаю рюкзак на грудь и начинаю безудержно плакать, все тело содрогается от рыданий.