"...Миг между прошлым и будущим" - Александр Зацепин

Но эта сцена – около моря. Я чувствую: здесь порт какой-то, корабль стоит, ветер, дождь, шум моря… Как опытный человек, спрашиваю у режиссера:

– А какие у вас здесь будут шумы?

– Пароходные гудки, ветер, шум волн.

Думаю: никакой музыки никто не услышит!..

– А не много ли компонентов? – говорю.

– Нет, – отвечает Зайчик. – Шумы сначала будут, потом я их уберу, оставлю только музыку.

– Точно уберете? – интересуюсь.

Гайдай так и делал. Звукооператор ему говорит:

– Леонид Иович, вот тут они же бегут, надо топот ног!

– Никакого топота, никаких шумов! – отвечает Гайдай. – Здесь только музыка. Убирайте все шумы! Потому что человек не может столько сразу слышать. Он еще должен смотреть, переваривать увиденное…

А тут у Зайчика – четыре или пять компонентов! Одно уничтожает другое. Если бы он предупредил, что будет шум моря, гудки, я бы сделал, например, соло трубы или флейты, которая прорезала бы весь этот шум, придавая эмоциональную окраску происходящему. К примеру, плачущая труба. Это зависит от контекста, от диалога.

С Александрой Пахмутовой, 1972 год

Я сделал тему, звучит симфонический оркестр, развитие, кульминация есть. Все как полагается. Прихожу на перезапись и слышу: шум моря, ветер, гудки. Да еще появился диалог за кадром. Какая там тема! Ее услышать невозможно. А если слушать тему, текст непонятен…

– Тут что-то лишнее!.. – говорю. – Уберите музыку, будет лучше…

– Нет, – отвечает Зайчик. – Так оставляем!

Больше я с ним не работал. Что попусту тратить время и нервы? Ничего не осталось ни от картины, ни от музыки. И никакую пластинку не выпустишь, потому что стыдно.

Бывает, заведомо знаешь, что перед тобой не очень сильный режиссер, но за фильм берешься. Потому что там, скажем, четыре-пять песен. И я делал свою работу хорошо. Меня, например, часто спрашивают:

– Из какого фильма песня «Волшебник-недоучка»? Из «Отважного Ширака»?..

Никто этой картины не знает!

Порой мне и сценарий не очень нравился, но я видел, что здесь можно написать хорошую музыку и песни. Кстати, одним из сценаристов «Отважного Ширака» был хороший писатель Аркадий Инин. Он мне говорил:

– Кому нужна эта песня – «Волшебник-недоучка»?!. Никто ее не запомнит!

И предсказывал успех совсем другой.

Но та песня осталась незамеченной, а «Волшебник-недоучка» звучит до сих пор.

Все непредсказуемо!

На съемках «Бриллиантовой руки» Миронов с грустью говорил Никулину:

– Твоя песня лучше!

– Нет, Андрюша, – возражал Юра, – твоя лучше!..

Миронов был очень находчив. Мне всегда нравилось, как он работал, как пел. Быстренько запомнил «Остров невезения», поработал дома. А как сделал танец!.. Придумал эти «Ба-ба-ба-ба», которые очень к месту!.. И Юра Никулин был очень музыкальным человеком, запомнил «Зайцев» мгновенно…

А какая песня – Андрея или Юры – стала популярнее, я даже не знаю. Может, примерно одинаковы и оба их прогноза не оправдались?..

Вот еще пример непредсказуемости. В конце семидесятых годов на международном песенном фестивале в Америке неожиданно для себя я получил премию за песню «До свиданья, лето». Получил по двум категориям – Folk-musik и Easy listening (легкослушаемая музыка).

Премия была небольшая, чисто символическая (около четырехсот долларов). Песни посылал ВААП. Посылал много. Первый раз – не помню, сколько. А второй раз – песен двадцать разных советских композиторов.

А премии достались мне и Але Пахмутовой. Второй раз я получил за песню «Куда уходит детство».

Потом от СССР перестали посылать. Говорят: неинтересно, только Зацепину и Пахмутовой дают!..

А я как раз был в Лос-Анджелесе, где проходил этот фестиваль, и мне удалось пообщаться с председателем жюри. Его звали Тэд, фамилию не помню.

– Вот, – говорю, – я композитор Зацепин из Советского Союза…

– А-а!.. – обрадовался он. – Как там у вас в Москве?

Ему было интересно, как там у нас медведи белые ходят по снегу…

– А сколько кассет вы получили на конкурс? – спросил я.

Условия были таковы: посылаешь кассету и девять долларов (это ВААП платил). На кассете – только одна песня. Если хочешь три, то отправляют три кассеты и двадцать семь долларов.

Он говорит:

– Пришло больше сорока тысяч песен.

– И вы их все слушали?!

– Да, – отвечает Тэд. – У меня здесь магнитофон, а слева и справа от стола – по здоровенной корзине. Мне подавали уже открытые кассеты, и я их ставил. Если через десять секунд не слышал ничего хорошего, – кидал кассету в левую корзину и больше уже к ней не возвращался. Если доходил до припева, но в припеве не было ничего яркого, – туда же ее, в левую корзину. Если слышал что-то вразумительное, – кидал в правую. С первого раза отсеялось сорок тысяч. Оставшиеся десять тысяч слушал второй раз. Из них выделил триста. Слушал их еще раз. Оставил тридцать. И уже эти тридцать слушало жюри и определяло победителей…

Это были гигантские фестивали! Вот почему по одной песне на кассете. Если перематывать и искать нужную, можно сто лет мотать и слушать. Мотать и слушать. Тэд же тратил всего несколько дней.

Кстати, первый раз нам премию в Союзе кое-как выплатили. А когда мы с Алей пошли получать второй раз, нам сказали:

– Теперь с премии государственный налог восемьдесят процентов!

Мы с Алей посмотрели друг на друга, и Аля говорит:

– Может, откажемся?..

– Конечно, откажемся! – согласился я. – Пусть дома в рамке висит этот чек!..

И мы отказались. Правда, рамки для чеков так и не сделали…

После выхода «Операции «Ы», а особенно – после «Кавказской пленницы» меня уже знали. В те времена выпускали гибкие пластинки, и у меня была такая с музыкой и песнями из «Кавказской пленницы». Я возил в машине штук десять на всякий случай. Для творческих встреч с инспекторами ГАИ. Я же не актер, меня в лицо не знают!.. Юру Никулина останавливают и сразу:

– О!.. Юрий Владимирович, вы мне подпишите автограф? Езжайте, езжайте! Это не красный свет был, а зеленый, мне просто показалось!..