Седьмой гном - Маша Ловыгина

— Что застыл, красавчик? — широко улыбнулась она, и Чердынцев брезгливо отметил следы розовой помады на ее зубах. — Хочется чего-то необычного? — добавив томности в голос, вскинула она и без того изогнутую донельзя бровь.

— Да! Будьте любезны, — пытаясь сохранить серьезное выражение лица, ответил Чердынцев. — Корзиночки у вас есть? Такие — с розочками и повидлом? И еще эклеры. Только, пожалуйста, свежие. И сок, пожалуйста, две пачки.

— Найдем! — «Прелестница» визгливо крикнула в сторону кухни: — Тонь, корзинки готовы? — похлопав ресницами, она легла мощной грудью на сложенные руки. — Все для вас…

За спиной Макара зароптали остальные посетители. Послышался стук блюдец. Когда с кухни доставили тарелку с пирожными, Чердынцев попросил пластиковую коробку, отсчитал обозначенную сумму и направился к свободному столику, попутно поставив коробку и сок перед женщиной с детьми. Блондинка подняла глаза и поджала губы, но Макар лишь качнул головой и подмигнул девочке.

Сев лицом к окну, он стал хлебать борщ, который оказался вполне приличным. Впрочем, Макар не был избалован домашней едой, а испортить борщ, по его мнению, могли только избранные. К счастью, с такими он еще не сталкивался.

— Дядя, спасибо! — Белокурая Барби помаячила у его плеча, и Чердынцев успел щелкнуть ее по носу.

— Спасибо, — сказала женщина, придерживая дверь, пока ее дети протискивались, держа коробку вдвоем.

Чердынцев сжал кулак и поднял его в воздух, обозначая свое отношение. И произнес при этом:

— Но пасаран! *

Ее губы дрогнули в улыбке.

Через окно Чердынцев видел, как они сели в автобус, а потом махали, прижимая ладони к стеклу. Скорее всего, они его не видели, но Макар тоже помахал им в ответ.

— М-да, кому на Руси жить хорошо, тому и везде неплохо…

*No pasaran (исп.) — буквально эта фраза переводится как «они не пройдут». Нередко ее используют в разных контекстах и тогда она может означать ненависть, солидарность, приветствие при встрече, пожелание или напутствие на прощание (Держись!», «Прорвемся!»).

За окном завывала декабрьская вьюга, колкие снежинки бились о стекло, а промерзшие уличные ставни ритмично и гулко постукивали от ветра. Сима медленно вытянула ноги, чтобы не мешать Илюшке упираться коленками в ее живот, и сразу же ощутила, как повеяло холодом от стены. Дыхание мальчика выровнялось, но сквозь сонное полузабытье она все еще слышала булькающие хрипы в его груди. Завтра нужно будет обязательно выбраться из дома, чтобы купить молока. Кажется, при въезде в поселок есть продовольственная лавка. Вот только вряд ли в ней можно расплатиться картой, которую, к тому же, могут отследить, а наличных у нее осталось совсем немного.

Впрочем, надо радоваться уже тому, что на старой даче есть свет, электрическая плитка и запас круп. Конечно, с давно истекшим сроком годности, но на первое время им уже хватит. На первое время… А что дальше?

Сима глубоко вздохнула и уткнулась лицом в подушку, от которой пахло то ли нафталином, то ли слежавшимся пухом. Илюша заворочался, выпростав из-под тяжелого ватного одеяла горячие ладошки, и желание плакать у нее тут же пропало. В груди стало тепло от подступившей нежности и сладкой боли.

— Ма… — пробормотал мальчик во сне.

— Тш…тш… — Серафима нашла губами его висок и прижалась к нему губами.

Сон окончательно пропал. Укутав сына, Серафима уставилась в оклеенную бумажными обоями стену, стараясь прогнать непрошенные мысли. Но словно назло, они настойчиво лезли обратно, насмехаясь и тыча страшными картинами произошедшего — мертвое лицо Горецкой с приподнятой над вставной челюстью верхней губой, скрюченные пальцы на отполированной столешнице, и разорванное кружево воротничка на ее сморщенной шее… Сима едва успела подавить рвущийся наружу стон, чтобы не разбудить Илюшу.

За окном была глубокая ночь, белесая от пурги. Снегу теперь навалит до самого порога, и надо будет исхитриться выйти так, чтобы не оставить следов и не привлечь к дому чужого интереса. Хорошо, что в поселке горят редкие фонари, так хотя бы можно понять, что ты не одна на всем белом свете…

Раздалось легкое цоканье коготков по полу. Сима шмыгнула носом, развернулась и протянула руку. В ладонь ей тут же уткнулся холодный мокрый нос.

— Замерз? — еле слышно прошептала она в темноту и приподняла краешек одеяла со своей стороны. — Ну ладно, иди… Только тихо.

Маленькое мохнатое тельце в ту же секунду оказалось на кровати и, повозившись немного, дрожа, прижалось к ее боку.

«Правила воспитания, гигиена? Нет, не слышали…»

Ровное сопение со обеих сторон немного успокоило. Вздохнув, Сима опять закрыла глаза. Но с новым витком холодного ветра под крышей в голове опять зашумело:

«…Это домработница ее убила, точно вам говорю! Видела я, как она в ночи из квартиры убегала…»

По вискам заструились горячие слезы: господи, как же она виновата! Перед Горецкой, перед Илюшей… За сына было особенно больно: у него нет отца, и теперь, если ее осудят, то не будет и матери. Вообще никого не будет…

* * *

Три недели назад.

Снег выпал в середине ноября, ночью. Накануне вдруг ударил настоящий мороз, и все моментально застыло и стало видеться будто через обработанный срез горного хрусталя — в легкой туманной дымке.

Сима проснулась около пяти и не заметила, что погода изменилась. Было темно, и хотелось спать. Кажется, только пригрелась под боком у Илюшки, а вот уже и пора вставать. Пятнадцать минут на сборы, и тихо, на цыпочках, мимо кровати к входной двери. Хорошо, что детский сад в ста метрах от их дома. Илюшка даже не заметит ее отсутствия — это он укладывается долго — требует сказок, почесываний и поглаживаний, а утром в сад пушкой не разбудишь!

Какой же он красивый! При взгляде на пушистые черные ресницы и румяные щеки Симу всегда накрывает безудержной нежностью — мой любимый мальчик! Самый-самый…

Ботинки, курточка, шапочка… Закрыв дверь и провернув ключ, Сима прижалась ухом к холодной обивке — тихо. Побежала вниз, перепрыгивая через ступеньки и на ходу застегивая молнию.

Пока дошла до садичных ворот, успела продрогнуть. С удивлением рассматривала в утренних сумерках снежный покров под ногами и пыталась сообразить, что в этом случае придется делать. Ведь, кажется, только вчера мели веником и сгребали чернеющие листья, и вот, нате вам, — зима. И снег…

Соседка с первого этажа, Валечка Андреевна, упросила заменить ее на время своей поездки и помочь с уборкой территории. К свекрам поехала, кто-то из них сильно заболел, а Сима не стала выспрашивать. Сама Валечка тянула двух детей, поэтому совмещала — работала воспитателем и дворником. И если в группе ее заменили в связи с вынужденной поездкой, то убираться никто не согласился. А Сима приняла предложение с радостью. Кому же помешают лишние деньги? Да и не лишние они, а необходимые. Валечка Андреевна так и сказала: Сима, давай! И Сима дала. Ничего, не надорвется. Соседка ведь живет как-то, и дети у нее хорошие, воспитанные. Муж, правда, алкаш и гулена, да этим в Добринске никого не удивишь. Валечка ведь как по молодости думала — приезжий, инженер. Значит, генетика хорошая. И то, правда, детишки получились симпатичные — глазастые в Валечку, и кудрявые в папашу. Но, то ли заскучал сосед, то ли трудностей испугался, а загулял, выпивать начал и по «работе» задерживаться… Сима частенько слышала, как они скандалят. Потом он другую женщину себе нашел и к ней ушел. Теперь скандалят там, а у Валечки Андреевны стало тихо и запахло пирогами на выходных. Счастья, конечно, от этого мало, а женского вообще нет, но ведь и ждать-то его неоткуда.