Бумажная клетка - Ирина Дягилева

– Нельзя говорить «слишком идеальная», – не удержалась и поправила его Пуля. – Идеал – это максимум, на который можно рассчитывать. Выше идеала ничего нет. Дальше – начало деградации.

– Вот и я об этом, – устало вздохнул Никита.

И все. Понимай, как хочешь! Он положил ключи от квартиры на стол и ушел. Только Марина знала, чего стоило Пульхерии спокойствие, с которым она встретила у ресторана Никиту Назарова. Поэтому, когда они доехали до ее дома, с участием спросила:

– Хочешь, пойду с тобой?

Пуля отрицательно покачала головой.

– Уверена?

– С Пульсиком пойду я, – самоуверенно заявил Герман.

– Сегодня со мной никто не пойдет. У меня разболелась голова. Хочу лечь спать. Эти рестораны… Никак не могу к ним привыкнуть.

Но Марина не удержалась и через час позвонила:

– Ну как ты?

– Нормально.

– Успокоилась?

– Да я особенно и не волновалась.

– Зато я так переволновалась, так переволновалась, до сих пор руки дрожат. Что ты выпила, чтобы успокоиться?

– Двести капель корвалола.

– С ума сошла! У тебя будет передозировка. Выпей срочно стакан молока.

– Ты хоть раз пробовала двести капель корвалола запивать молоком?

– Нет. А что будет?

– Перманентный понос.

– Ужас какой! Что же делать, чтобы не было передоза?

– Насмотрелась кино и рассуждаешь, как завзятая наркоманка, хотя ни черта в этом не смыслишь, – рассердилась Пульхерия. – Эти капли я не внутривенно вводила, сначала коньяком разбавила, а потом выпила. Для моего роскошного тела двести капель, что для тебя двадцать.

– У тебя зрачки, наверное, расширенные?

Мысли у Марины, что скакуны. Не успевает она одну додумать, как на подходе другая. Пульхерия по опыту знала, что подруге просто надо дать выговориться. Иным способом ее не заставишь замолчать.

– Поражаюсь твоему спокойствию. Я бы ему все волосенки повыдирала…

– И чего бы ты этим добилась? Возврата неземной любви? Он был со мной честен. Мне не за что у него последние волосы выдирать.

– Герман тебя о Назарове расспрашивал?

– Марина, прекрати задавать дурацкие вопросы.

– Ах да, я и забыла, что мы тебя первой высадили. Когда ты ушла, никто о Назарове даже не вспомнил.

По нарочито безразличному тону подруги Пульхерия поняла, что все было с точностью до наоборот, но подробности ее не интересовали.

– У тебя все? – равнодушно спросила она. – Я спать хочу.

Прошло пять лет, однако Пульхерия должна была сознаться, что Никита Назаров все еще был занозой в сердце. Ей так до конца и не удалось смириться с их разрывом. Закрыв глаза, Пуля представила его лицо, которое хорошо разглядела в желтом свете уличного фонаря. Он был по-прежнему чертовски хорош, время практически не отразилось на его чертах. Крупный, словно из камня вырубленный профиль, прямой нос, упрямо сжатые губы, высокий лоб, под резко очерченными бровями глаза цвета холодного моря, волнистые волосы, слегка тронутые сединой, высокая стройная фигура, широкие плечи и руки с тонкими нервными пальцами. Нет, он лукавил. Это он был слишком хорош…

Неожиданно Пульхерию охватила ужасная, бессмысленная ярость на неизвестную особу, с которой Назарова связывали неформальные отношения. Она может видеть его каждый день, прикасаться к нему, ощущать тепло его тела, вдыхать запах его волос. А она, неуклюжая, толстая женщина с рубенсовскими формами, в один прекрасный день была лишена всего этого. Навсегда!

Пульхерия лежала на кровати и смотрела в потолок. На улице от ветра качались деревья. Их тени, как сумасшедшие, метались по потолку. Пульхерия плакала. Ни двести капель корвалола, ни стакан коньяка не помогли забыться, она жалела себя и продолжала думать о нем.

Телефонный звонок показался неожиданно громким. Еще не сняв трубку, она уже знала, что звонит Герман, и небрежно поинтересовалась:

– Чего тебе?

– Пульсенок, я не успел пожелать спокойной ночи. – Голос Германа вибрировал от волнения.

«Я бы на его месте тоже волновалась», – усмехнулась про себя Пуля. После вечера в ресторане на глазах у друзей и шофера она показала ему большую дулю – отправилась домой, а его не пригласила.

– И тебе спокойной ночи, – пожелала она жениху. – Все?

– Я не люблю, когда ты так говоришь, – с обидой сказал Герман. – Ты будто точку ставишь в наших отношениях…

– Ой, ну не начинай, пожалуйста! Я спать хочу, а не отношения выяснять. А если будешь занудствовать, мне и правда придется эту точку поставить.

– Я не буду занудствовать, ты мне только скажи, у меня есть надежда?

– Боюсь показаться банальной, но она, как известно, умирает последней.

– Я задал тебе конкретный вопрос и жду от тебя конкретного ответа.

– Каков вопрос, таков и ответ. Какая конкретно надежда тебя интересует?

– Ты выйдешь за меня замуж? Что мне сказать папе?

– А при чем здесь папа? – насторожилась Пульхерия. – Ты ему уже все рассказал?

– Слегка намекнул.

– О, этого вполне достаточно. Все, карасю – кранты.

– Так что мне ему сказать? – Герман упрямо сопел в трубку.

– Я еще ничего не решила, – со злостью ответила она и выдернула вилку из телефонной розетки.

Когда Герман сказал Пульхерии о приглашении на ужин, она сразу поняла, что его папа решил наконец с ней познакомиться, и отнеслась к этому совершенно спокойно. Чего было нельзя сказать о Германе. Он с плохо скрываемой тревогой спросил, в чем она собирается пойти?

– В платье, – равнодушно пожала она плечами.

– В каком?

– Тебе не все равно? – начала злиться Пуля.

– Если тебе все равно, можно я приму участие в выборе этого платья? – вежливо поинтересовался Герман.

Она распахнула дверцу платяного шкафа.

– Выбирай.

Гранидин и впрямь стал перебирать ее вещи. По нахмуренному лбу Пуля поняла, что ни одно из платьев ему не нравится. Это ее слегка задело, но она молчала и терпеливо ожидала конца ревизии гардероба.

– Нет, все это не подходит, – со вздохом сожаления подытожил Герман.

– Извини, дружок, но выше головы не прыгнешь.

– Позволь мне с тобой не согласиться, дорогая…

В тот же день они поехали к портнихе, которую порекомендовала Даша, жена Павла Медведева, компаньона Германа по бизнесу. С портнихой Гранидин долго обсуждал выбор ткани, потом они спорили о фасоне. Пульхерия не вмешивалась, только скептически посматривала в их сторону и листала модные журналы. Наконец ткань и фасон были выбраны, мерки сняты. На примерку портниха велела прийти через день. Те кусочки ткани, которые она прикладывала к Пульхерии на примерке, особого энтузиазма не вызывали, но и на этот раз Пуля отмалчивалась, удивляясь самой себе, покорно поворачивалась в разные стороны, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркалах.