Город чудес - Роберт Джексон Беннетт

«Я раскрыт, — думает он. — Они удирают».

Рука Кхадсе сжимает детонатор.

Он слишком близко. Он прямо через дорогу. Но он раскрыт.

Другого выхода нет. Нужно быть уверенным в таких вещах.

Кхадсе нажимает на кнопку.

От взрыва его швыряет оземь, осыпает мусором; в ушах звенит, а глаза слезятся. Как будто кто-то ударил его по вискам и пнул в живот. Он чувствует боль в правом боку и постепенно понимает, что взрывной волной его долбануло о стену, только это произошло слишком быстро, чтобы он успел осознать.

Мир вокруг него плывет. Кхадсе медленно садится.

Все выглядит тусклым и далеким. Мир полон приглушенных криков. Воздух тяжелый от дыма и пыли.

С трудом моргая, Кхадсе смотрит на «Золотой отель». Верхний правый угол здания исчез как вырезанная опухоль, и на месте балкона Комайд осталась зияющая, дымящаяся дыра с неровными краями. Похоже, мина уничтожила не только люкс Комайд, но и номер 408 и большинство комнат вокруг него.

Нет никаких признаков Комайд или странной девушки. Он подавляет желание подойти поближе, убедиться в том, что работа выполнена. Он просто смотрит на разрушения, вскинув голову.

Континентец — судя по одежде, кто-то вроде пекаря — останавливает его и лихорадочно спрашивает:

— Что случилось? Что случилось?

Кхадсе поворачивается и уходит. Он спокойно идет на юг, мимо бегущих очевидцев, мимо полиции и медицинских автомобилей, мчащихся по улицам, мимо толп, собирающихся на тротуарах, — все они смотрят на север, на колонну дыма, который струится из «Золотого отеля».

Он не говорит ни слова, ничего не делает. Просто идет. Он едва дышит.

Он добирается до своего убежища. Убеждается, что никто не трогал ни дверь, ни окна, потом отпирает замок и входит внутрь. Идет прямо к радио, включает его и стоит там почти три часа, слушая.

Он ждет и ждет, пока наконец не начинают сообщать о взрыве. Он продолжает ждать, пока не объявляют главное:

«…только что подтвердили, что Ашара Комайд, бывший премьер-министр Сайпура, была убита в результате взрыва…»

Кхадсе медленно выдыхает.

Затем медленно-медленно опускается на пол.

А потом, к собственному удивлению, начинает смеяться.

* * *

Они подходят к дереву утром, пока в подлеске еще не рассеялся туман, неся топоры и двуручную пилу, в касках и с ранцами, притороченными к спинам. Дерево отмечено пятном желтой краски, которая стекает по стволу. Они осматривают местность, прикидывают, куда должно упасть дерево, а потом, как хирурги в начале сложной операции, приступают к делу.

Пока остальные суетятся, он смотрит на дерево и думает: «Убедить это великое старое существо упасть — все равно что вырезать часть самого времени».

Все начинается с подпила: они с напарником водят пилой туда-сюда, и ее изогнутые зубья вгрызаются в мягкую белую плоть, опилки сыплются на руки и на ноги, заваливают сапоги. Достигнув нужной глубины, они начинают рубить топорами, размахивают ими, как поршни в двигателе, вверх-вниз, вверх-вниз, отсекая огромные куски дерева.

Они останавливаются, чтобы вытереть пот со лба и оценить свою работу.

— Что скажешь, дрейлинг? — спрашивает бригадир. Сигруд йе Харквальдссон медлит с ответом. Он бы хотел, чтобы они использовали имя, которым он им назвался, — Бьорн, — но такое бывает редко.

Он встает на колени и засовывает голову в выемку, смутно осознавая, что прямо над его черепом повисло несколько тонн древесины. Потом прищуривается, поднимается, машет влево и говорит:

— Десять градусов на восток.

— Уверен, дрейлинг?

— Десять градусов на восток, — повторяет он. Другие мужчины переглядываются, ухмыляясь. Потом возобновляют работу, внеся небольшую поправку в подпил.

Закончив с ним, они переходят на противоположную сторону дерева и опять начинают работать пилой, рассекая ствол мучительно выверенными движениями, стараясь приблизиться к подпилу, но не слишком сильно.

Когда напарник на другом конце пилы устает, Сигруд просто терпеливо ждет, пока кто-то другой его подменит. Потом они снова пилят.

— Провалиться мне на этом месте, дрейлинг, ты машина? — спрашивает бригадир.

Он не разговаривает, пока пилит.

— Если я вскрою тебе грудную клетку, там будут только шестеренки?

Сигруд молчит.

— У меня в бригаде уже были дрейлинги, но ни один из них не мог работать пилой, как ты.

И снова ничего.

— Наверное, все дело в молодости, — решает бригадир. — Быть таким молодым, как ты, — да, вот в чем секрет.

Сигруд по-прежнему ничего не говорит. Но последнее утверждение его весьма беспокоит. Ибо его нельзя назвать юношей даже с очень большой натяжкой.

Время от времени они перестают пилить и прислушиваются: раздается глубокий, жалобный треск, как будто где-то рушится ледник. Это чем-то напоминает спор, в котором старый друг неохотно соглашается с твоими доводами: «Пожалуй, ты прав, пожалуй, я должен упасть… Пожалуй, так надо».

И вот наконец они слышат этот звук — бац-бац-бац! — как будто лопаются струны огромной арфы. Бригадир кричит: «Падает!» — и они бросаются прочь, придерживая каски.

Старый гигант рушится со стоном и треском ветвей, комья земли разлетаются во все стороны от его падения. Когда оседает пыль, лесорубы подбираются обратно. Светлый круг древесины на обрубленном конце ствола как будто излучает приглушенное сияние.

Сигруд на миг задерживает взгляд на пне — вот и все, что обозначит десятилетия существования дерева на этом месте, — и подмечает бесчисленные годовые кольца. Как странно, что такого колосса за несколько часов уничтожила горстка дураков с топорами и пилой.

— На что уставился, дрейлинг? — спрашивает бригадир. — Влюбился? Начинай цеплять эту проклятую штуку, а то я тебе мозги еще сильней взбаламучу!

Другие лесорубы хихикают, взбираясь на упавшее дерево. Сигруд знает, что о нем думают: туповат — видать, в детстве по башке получил. Вот почему, шепчутся они между собой, он ни с кем не разговаривает, никогда не снимает перчаток и один его глаз смотрит все время вправо, а не на то, что перед ним; вот почему он никогда не устает, орудуя пилой, — конечно, его организм просто не замечает усталости. Ни один нормальный человек не выдержал бы такое грубое обращение без единого слова.

Он не против их болтовни. Лучше пусть недооценивают, чем переоценивают. Если он будет слишком выделяться, привлечет ненужное внимание.

Сигруд взмахивает топором, отсекая ветку со ствола. «Тринадцать лет меняю одну ерундовую работу на другую». Ему не нравится идея о том, чтобы снова уйти, но он не хочет, чтобы его присутствие заметили. Так что он ведет себя тихо.