На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков

– Понимаешь, Надежда… Конечно, беляки до сих пор то и дело крестятся и в церквях свечки ставят, это факт.

– Вы сами видели?

– Представь, доводилось… Так что вроде бы это они – защитники исконных ценностей. Но вот вопрос: как их отстаивать в посюстороннем мире, если государство не то что свои ценности, а даже себя защитить не способно? Ведь их государство было ни на что уже не способно. Умные люди были, честные люди были, а всё как-то вязло. Финансы французские, уголь английский, машины немецкие, даже нефть – наша, бакинская – и та у Ротшильда и Нобеля. И никого из них обидеть не моги. Не то останешься без угля, без машин… Приди белые к власти, пусть даже и без царя, – волей-неволей устроили бы из любимой Матушки России что-то вроде нынешнего гоминьдановского Китая: глухую периферию мировой капиталистической системы, бессильную распадающуюся компрадорскую полуколонию. Тогда крестись не крестись – кроме как про фунты да франки ни во дворцах, ни в хижинах, ни в церквах никто бы и думать не умел. А мы опираемся на всё лучшее, что история веками в нас воспитывала, – товарищество, бескорыстие, верность, пренебрежение мирскими благами – и применяем для создания самостоятельного государства с сильной наукой и промышленностью. А оно, в свою очередь, всё это наше вечное способно защитить. Получается, что будущее на нашей стороне, а мы на стороне будущего. Вот увидишь, раньше или позже мы и китайским товарищам поможем скинуть Чан Кайши, и тогда коммунистический Китай тоже расцветёт… Применяя, конечно, не нашу, а свою исконную культуру ради цементирования своего будущего.

– Аминь. Хватит уже тебе молодых томить, – сказала Маша и, поднявшись, взяла со стола остывший чайник. – Пойду греться поставлю.

Проходя мимо покрытой белой кружевной скатертью тумбы, на которой пылилась наша гордость, купленный в прошлом году «Рекорд», свободной рукой она повернула звучно хрупнувшую ручку выключателя.

– Развлекитесь пока, – сказала она. И, убедившись, что маленький экран замерцал голубыми полосами и, стало быть, прибор включился и приём есть, добавила: – Вернее, отвлекитесь. Как раз новости начались.

Лучше бы она этого не делала.

Суетливая мельтешня кадров и строк внутри кинескопа угомонилась и выпустила на экран осточертевшее лицо, благороднейшее из благороднейших. Картинная седина, умные глаза, классические британские усы, длинные впалые щёки – ну прямо исхудал-отощал от забот о благе Англии и всего цивилизованного сообщества…

– Чемберлен, – первым подал голос Серёжка.

И он, мол, не лыком шит, знает премьера Великобритании в лицо.

С Невилом Чемберленом я виделся очень мало и всегда мельком. Не мой уровень. В дипломатии ритуалы значимее, чем на похоронах, и потому иерархическое соответствие сторон есть почти фетиш. Обычные мои визави – замминистра Кадоган, в порядке исключения – сам министр Галифакс, у поляков – вице-министр иностранных дел Шем-бек… У немцев – статс-секретарь Вайцзеккер…

Век бы их не видать, хлыщей.

Впрочем, с немецким послом в Москве фон Шуленбургом мы друг другу странным образом симпатизировали. Хоть он и фон, а я всё детство в деревянном корыте крапиву сечкой рубил на прокорм домашней птице, да порой и себе… И ещё более странным образом друг другу сочувствовали. Мне иногда буквально до слёз его становилось жалко: такой приличный дядька, а служит бесноватому, да ещё уверен при том, что у него и выхода другого нет, ибо так он служит фатерланду. Дас дойче фольк избрал себе канцлера – и амба; утрись, Фридрих-Вернер Эрдманн граф фон дер Шуленбург, и служи.

А он, подозреваю, думал то же самое обо мне… Ну, только без графа, конечно.

Ладно. Что там в экране?

Известно что. Весь мир, наверное, смотрит эти кадры во всех новостных программах, и раз, и два, и три. И рукоплещет. Благородный седой джентльмен, явно исполненный всех и всяческих достоинств, истинный рыцарь, стоял у трапа самолёта, держа в пальцах прыгающий на ветру листок бумаги, которым Адольф, ну ясно же, не сегодня-завтра подотрётся, и ворочал во рту горячую картофелину английской речи. А за кадром вовсю старался синхронист:

– Когда я уезжал на эту встречу с господином Гитлером, сама мысль о том, что мы должны здесь, у себя, рыть траншеи и примерять противогазы лишь потому, что в далёкой стране поссорились между собой люди, о которых нам ничего не известно, представлялась мне ужасной, фантастичной и неправдоподобной… – Он, точно актёр заштатного клуба, не преминул сделать пошлую паузу, для вескости ещё раз встряхнул бумажным клочком и патетически воскликнул: – Я привёз мир нашему поколению!

Меня замутило.

В передаче этого не говорили, но я знал: старого больного придурка уже ждал король, чтобы отблагодарить и наградить за миротворчество. Приём был назначен заранее.

Дебилы. Подонки.

– Теперь Чехословакия освобождена от всех источников внутренних конфликтов, и развитию демократии там уже ничто не помешает!

Сколько пафоса, сколько апломба… Безгрешный носитель общечеловеческих ценностей, олимпиец и миротворец, рассудил всех по справедливости и ничуть не стеснялся это показать.

Кстати, об объективности. Вот так возвышенно, дети, выглядит объективность, и вот такова ей реальная цена.

А то, что в Мюнхен не позвали никого от нас, хотя с чехами у Союза были все договоры о взаимных гарантиях, – ладно не позвали меня, но ни Молотова, ни Литвинова, ни хотя бы Потёмкина, вообще никого, – означало, по сути, что четыре главные европейские державы заключили антисоветский союз. Пусть и косвенный. Лиха беда начало, дойдёт и до прямого.

После премьера ещё что-то лопотал комментатор, кажется, как раз о будущем королевском приёме, но мы уже не вслушивались. Отрешённо молчали некоторое время, потом Серёжка очнулся и неуверенно спросил:

– Пап, ну и что теперь? – Он запнулся, не решаясь произнести страшное слово, а потом всё-таки произнёс: – Война?

Я не сразу нашёлся, что ответить, и мы успели услышать от сменившего тему диктора несколько жизнерадостных фраз о запуске на Ставрополье новой машинно-тракторной станции, способной обслуживать сразу до десятка колхозов, а потом вдруг храбро откликнулась Надежда. С надкушенной плюшкой в руке она, аккуратно прожевав и проглотив, убеждённо сказала:

– Да перестань. Вот бояка, а ещё военный. Мой папа говорит, войн теперь уже никогда не будет. Современные простые европейцы так себя любят, что нипочём не позволят своим правительствам себя стравить и рискнуть их жизнями. Там же везде демократия. Чего народ хочет, то правительства и делают. А чего не хочет, того не делают, а то выборы проиграют.

Я чуть не расхохотался сквозь комок в горле. Серёжка вопросительно посмотрел на меня: мол, ты согласен?

Война уже шла. Со всех сторон. Теперь она пришла и в сердце Европы. Пусть эта перекройка границ состоялась без единого выстрела – что за разница? Если, насилуя женщину, ей не переломали рёбра, это не превращает изнасилование в долгожданную ночь любви.