Свои камни - Вадим Олегович Калашник

всех мужиков призвали в красную армию. А Ваниным одноклассникам пришлось заменять их на колхозных работах. Ивана приставили на помощь к плотникам в колхозных мастерских.

Первый военный год прошел тяжело. Почти всю наличную скотину свели на мясо, потому что оно стало важнее молока. Все что росло на полях бесконечными караванами тянулось к фронту. А оттуда все летели и летели бумажки, от которых женщины становились черными и молчаливыми.

А на второй год умер дед Афанасий. Гроб деду Ваня сделал сам из остатков горбылей и брусков. На похороны приехала из города Ольга Макаровна, мать Ваниного отца. Мать знала ее плохо, потому как с Павлом они расписаны не были. И хотя Павел Ваню признавал, и даже приезжая привозил подарки, особой тяги к сыну не испытывал. Почти все время он жил в городе и работал на фабрике.

Оказалось, что отец пропал без вести, под Ленинградом.

– Вот что, Настасья, – после поминок сказала матери Ольга Макаровна. – Переезжать вам отсюда надо.

– Куда же это? – удивилась Настасья.

– В город, – решительно ответила Ольга Макаровна. – Ты знаешь, промеж нами всякое случалось, но я в ваши с Пашкой дела не лезла, может и зря, что не лезла. Да только сейчас не время старое поминать. Вон у тебя и Иван подрос. А война поди еще год не кончится. Тогда и ему повестка придет.

– Да как же это переехать? – удивлялась мать. – Тут хозяйство, а у вас, чем жить?

– А так. В городе несколько эвакуированных заводов запустили. Рабочих не хватает. Открыли школу для рабочей молодежи. Кормят, учат, общежитие. Выучится Ванька на токаря или на литейщика, глядишь и бронь получит.

– И то верно, – покосилась на сына Настасья. Почитай последний мужик в роду и остался.

Еще пару дней мать колебалась, по потом поддалась и, выправив к колхозу документы, поехала в город вместе с Иваном.

Ольга Макаровна не обманула. Работа нашлась быстро. Мать устроилась на швейную фабрику, а Ивана взяли разнорабочим на эвакуированный машиностроительный завод. Литейщик из Ивана не вышел, и он пошел учится на токаря. Учились прямо на заводе. То по утрам, то вечерами. Ваню приставили к пожилому усатому мастеру, Петру Гавриловичу. Был он старым рабочим, всю жизнь прожил бобылем, но дело свое знал. А так как Иван успел освоить в колхозе плотницкое дело, то и токарную науку от своего наставника перенял по четвертому разряду.

– Давай, давай, парень выходи в люди, – подтрунивал над ним Петр Гаврилович, глядя как Иван, высунув язык примеряет штангелем очередную деталь.

Бронь Иван не получил, да и не особенно старался, хотя план выполнял на сто пять процентов. Несмотря на это, в конце сорок третьего года Ивану пришла повестка в военкомат.

В те годы все происходило так быстро, что удивляться не было времени. Уже через три дня поезд вез рядового Ивана Чернова на запад мимо разорённых городов, через реки, текущие с севера на юг или с юга на север.

На фронт Иван попал не сразу, а почти до апреля сорок четвертого года, провел в запасном саперном полку, под Воронежем. Суеты хватало и там, и ни о чем кроме военной науки думать было некогда.

Только один раз Ивану приснился дед, каким он помнил его за день до смерти. Дед уже не вставал, но все равно улыбался всем, кто к нему приходил. Ваньку он по долгу держал рядом и требовал рассказывать деревенские новости. В такие минуты Ивану казалось, что дед вот-вот встанет. Но так не произошло.

В самый последний день, дед вдруг снова заговорил с внуком, как тогда в лодке.

– Ты, Иван, всегда помни, – говорил дел крепко держа внука за руку. – Что бы не случилось всегда помни, что Бог тебя любит и всех любит, и ты должен любить. Иначе никак нельзя, без любви все зря, все пустое. а с любовью ничего не страшно. Ты с ней как в танке.

Иван думал, что дед уже заговаривается, но память сама все запомнила.

Именно таким дед и вспомнился Ивану перед отправкой. И всю ночь Иван ворочался, силясь в голове понять, что же это за такая любовь, про которую говорил дед. Вспомнил он и то, как дед говорил обращаться к Богу за помощью. Как можешь, хоть самодельно. Только искренне. И тогда Ваня обратился.

Это было сложно. Слова получались не связные, то через чур простецкие, то наоборот мудреные. И Ваня думал, что обратись кто к нему с такими словами, он бы ничего не понял.

До утра он ворочался, то растягивая свою самодельную молитву до такой степени, что потом сам не мог ее повторить, то сжимая до двух трех слов. Наконец за минуту до подъема, он оставил это дело и сказал просто: «На тебя надеюсь, Господи».

Война катилась на запад так быстро, что саперному полку, где служил ефрейтор Иван Чернов понадобился не один месяц, чтобы догнать действующую армию. Полк то задерживался восстановить разбитый мост, то разминировал какой-нибудь городишко. В одном таком городишке на мине подорвался его друг Сашка, из неведомого, но успевшего стать знакомым города Иркутска. На одном из таких мостов сорвался с фермы его земляк Володька.

А Иван все шел и шел на запад. Стискивал зубы, когда хоронил однополчан. Радовался, когда приходило в полк пополнение и он мог передать свою науку какому-нибудь новичку из неведомого Саратова или Рубцовска. Радовался, когда попадались колонны с угрюмыми пленными. Стискивал зубы, когда щуп знакомо утыкался в металлический корпус очередной немецкой мины или когда лопаткой выравнивал очередной могильных холмик. И твердил: «На тебя надеюсь, Господи». Вскоре он уже не приступал ни к одному делу, не сказав этих слов. Они вдруг стали совершенно необходимы ему. Смысл, который обрела для него эта самодельная молитва постепенно раскрывала ему совершенно другой мир.

Когда полк все же догнал фронт, тот вдруг повернул на юг и двинулся в сторону Праги. По пути все чаще приходилось откладывать щуп и браться за автомат. Немцы попались упорные и зубастые, цеплялись за каждую деревню и городок.

В одном из таких городков на подступах к Праге, когда главные силы немцев были выбиты и, окончательно поняв свою судьбу, дрогнули и побежали, рота, где служил младший сержант Иван Чернов попала в огненный мешок.

На городской площади, где полукольцом высились трех- и пятиэтажные здания, среди сгоревших машин и перевернутых газетных киосков, саперы отстреливались от засевших на верхних этажах автоматчиков. Из окон летели гранаты, площадь то и дело заволакивало дымом, свистели осколки.