Кексики vs Любовь - Джина Шэй

— Грабитель где? — прямо в лоб огорошивает вопросом Прокофьевна. — Тот, что у вас картошку тырил?

Если моя мама и удивилась этому вопросу, то не особо показала вид. Просто повела плечами, будто бы не имея конкретного ответа.

— Да шут его знает, — меланхолично откликается матушка.

— Убег, что ли? Проворонили? — бабульки начинают разочарованно галдеть. — Да как так-то? В кои-то веки…

— Цыц! — зычно гаркает Максимовна и снова наводит на маму прицел своего прищура. — А Юлька-то где? Поди она поболе знает, куда грабитель убежал. Это ж она его мешком шибанула. Хотя лучше б лопатой.

— Юля? — мама безмятежно поднимает бровь. — Да, Юля тут, кажется, шумела. Наверное, догонять побежала. Она у меня такая экспрессивная.

— А куда он мог убежать-то? — озадачивается Ирида Яновна, отставная учительница музыки. — Забор же везде.

Её товарки тоже начинают крутить головами. Кто-то даже подозрительно уставляется на сарай, отчего я непроизвольно содрогаюсь, но от щели в двери не дергаюсь. Еще не хватало, чтоб движение теней нас сейчас выдало.

— Бабоньки, я вас умоляю, — мама вздыхает томно, — какой забор? Это даже не вагонка. Две жерди между двух столбов. Кстати со стороны Петровича я к нашему картофельнику тропу видела. Может, оттуда наш вор пришел? Туда поди и Юля убежала.

— И мы тоже пойдем! — решительно бросает Максимовна и по армейски четко разворачивается к калитке, уводя за собой толпу.

Мама же провожает их взглядом с выражением лица “я всех обставил” — потом грозит пальцем сараю и вновь исчезает дома.

— Кажется, пронесло, — выдыхаю я, искренне благодаря боженьку за возможность освободиться из плена Бурцевских “мялок”, — мы можем…

— Можем наконец уточнить некоторые вопросы? — хищно шепчет Бурцев, прижимаясь ко мне со спины еще сильнее. — Что ты там говорила, что качки не умеют в долгую игру? За базар отвечаешь, Кексик?

Черт!

И как-то сразу до меня доходит, что, возможно, прятаться именно на сеновале было… неосмотрительно с моей стороны!

Глава 17. В которой герои чуть не сожгли сеновал

— Бурцев…

— Кексик…

Я говорю медленно — он хищно.

Я отступаю подальше от него — он нагоняет.

— Я буду кричать, — предупреждаю.

— Будешь, будешь, — угрожающе улыбается Тимур, — уж я-то постараюсь.

— Я на тебя заявление напишу.

— Напиши, — он разводит руками, — я тоже с тобой напишу. В ЗАГСе.

Самое ужасающее в его речи то, что даже если он и шутит — то я этого не чувствую. А вот категоричность и убежденность чувствую. И это — выбивает из колеи.

Он что, это вообще серьезно?

Спятил, что ли?

Упускаю момент — а Бурцев совершает марш-бросок. И грамотно ведь совершает — заваливая меня на сено.

Большой, тяжелый, жаркий…

И ведь сквозь грубоватую ткань камуфляжных штанов к моему бедру и правда прижимает уже такое многообещающее, возбужденное нечто.

— Быстро ты настроился, — выдыхаю, пытаясь отодрать его руки от моей задницы.

— Сам в шоке, — фыркает Тимур и напротив, проминает ягодицу еще сильнее, — у твоей попки есть удивительный талант вызывать у меня стояк. Ты знала об этом?

— Я знаю только о том, что вчера сказала тебе русским языком. Чтоб ты отвалил.

Я не говорю — задыхаюсь каждым словом. А как можно иначе, когда горячие мужские губы покрывают поцелуями мою шею. А пальцы медленно, пуговичка за пуговичкой, расстегивают платье на груди.

— Но-но, Кексик, мы же с тобой сейчас пара, — мурлычет Тимур, обжигая дыханием кожу на моих ключицах, — и у нас в полном разгаре примирение после ссоры. Не пудри мне мозги.

— Это же… Не по-настоящему…

— Не по-настоящему? — Тимур на секунду приподнимает голову и на его губах я вижу ослепительную улыбку. — Что не по-настоящему? Это?

Его член прижимается к моему бедру еще настойчивей, будто и вправду требуя признать его подлинность.

— Давай-ка сюда, — пальцы Бурцева сжимаются вокруг моей ладони и тянут её вниз, — проверь, насколько он настоящий…

У меня аж язык к небу прижаривается от такой неслыханной наглости. А он и правда затаскивает мою руку под пояс брюк и заставляет коснуться горячей плоти.

Господи, у него член что, титановый?

— Ну что, Кексик? Он — настоящий? — не унимается паршивец.

Ну просто невозможно же ему это спустить!

Я округляю глаза, изображая на лице исследовательский интерес. Обвиваю налитый кровью ствол пальцами, пробегаюсь по нему как заправская флейтистка, двигаясь сверху вниз.

— Точно настоящий? Не резиновый? — шиплю, упиваясь уже тем, как резко Бурцев давится воздухом и ускоряю свой темп. — Говорят, у нарощенных членов чувствительность хреновая. Ты симулируешь, Тимчик?

Боже, какой кипучий он мне дарит взгляд. А какой бешеный утробный рык у него вырывается. Но вместо того, чтобы обрадовать меня и разрядиться семенем мне в ладонь, обеспечив поводом для вечного троллинга, Тимур только резко падает вниз, ловя губами мой сосок. И сминая ладонью грудь. Доставать его становится сложнее, когда я сама задыхаюсь и извиваюсь в его плену. Да что там, даже думать становится невыносимо сложно, даже просто мысль из двух слов сложить.

Зато гормоны — они кипят. Шумят. Требуют немедленно вцепиться пальцами в тонкую Бурцевскую майку. Потянуть её на себя. Сильнее…

Тр-р-ресь!

Тонкая белая лямка разрывается на его плече.

Я замираю, понимая что творю. Что мы сейчас с Бурцевым даже не два отдельных человека, а два сцепившихся не на жизнь, а на смерть озабоченных животных.

Как он это сделал? Опять!

И как же больно от одной только мысли, что следует остановиться.

— Ты уже готова? — жаркие губы поднимаются к моему уху. Твердые пальцы легонько прищипывают мой сосок.

— Да, — шепчут мои губы без разрешения.

— Тогда попроси меня, — тоном дьявола тянет Бурцев, ладонью похлопывая по моему лобку. Удивительно, как он руку не поджарил. Потому что там такой вулкан пылает, что я не сразу вообще понимаю, чего от меня хотят.

— Что?

— Попроси меня, — он повторяет медленнее и от того это звучит еще слаще, — чтобы я точно знал, что ты этого хочешь. Ты ведь хочешь?

— Я хочу, чтоб ты сдох, — выдыхаю с бешенством. Каким вообще можно быть мудаком, чтобы просить о таком?

Красивым мудаком! С очень длинными умелыми пальцами!

— Прямо сейчас? — его пальцы скользят у меня между бедер, скользят по влажной ткани, перескакивают на кожу. — Или может, все-таки сначала мне тебя оттрахать как следует?

— Трахай, — вырывается у меня из груди раскаленное. Только злющая я от себя добавляю: — только если как следует!

Тр-р-ресь! — снова трещит ткань. Я ошалело дергаюсь, но уже через мгновение вижу, как взлетают к потолку