Жестокий континент - Кит Лоу

«Нам даже еще более убедительно напоминали о смерти казнями, которые происходили прилюдно на территории лагеря. Любого эсэсовца, обнаруженного в лагере, убивали у всех на глазах. Однажды шестерых молодых людей избили до состояния, когда они не могли пошевелиться, облили их водой (которую приказали принести немкам), и после этого избиение продолжалось до тех пор, пока они не перестали подавать признаки жизни. Страшно обезображенные тела были специально выставлены напоказ в течение нескольких дней рядом с отхожим местом. Четырнадцатилетний мальчик был расстрелян вместе со своими родителями, потому что он якобы пытался ударить ножницами революционера-караульного. Это лишь немногие примеры казней, которые происходили почти ежедневно, в основном путем расстрелов».

По словам Шмидта, снабжение продовольствием было нерегулярным и всегда недостаточным. Недавно проведенное чехами исследование, безусловно, подтверждает это впечатление. Условия гигиены были в лучшем случае примитивными, а ведра, в которых приносили пищу, использовались ночью «по другому назначению». В лагере бушевала эпидемия дизентерии, Шмидт потерял своего пятнадцатимесячного сына из-за голода и по этой причине. Отсутствие санитарии и достаточного питания – темы, возникающие вновь и вновь в рассказах всех интернированных после войны.

Женщинам в Штрабове приходилось особенно тяжело, они постоянно подвергались домогательствам со стороны чешской охраны и русских солдат. Шмидт объяснил, что он и другие мужчины были бессильны защитить их: «Если какой-либо мужчина пытался защитить свою жену, он рисковал тем, что его убьют. Русские, да и чехи часто даже не удосуживались увести женщину – на виду у детей и всех заключенных лагеря они вели себя как животные. По ночам можно было услышать стоны и плач этих несчастных женщин. Выстрелы слышались из каждого угла, и пули пролетали над нашими головами. Присутствие такого большого количества людей создавало нескончаемый шум. Тьму освещали прожектора, и русские постоянно запускали сигнальные ракеты. И днем и ночью нашим нервам не было покоя; похоже, мы попали в ад».

Пытаясь избежать таких условий, многие немцы вызывались трудиться за пределами лагеря, особенно на ремонтных работах, столь необходимых городу, включая разбор баррикад, возведенных мятежниками во время восстания. Они ошибались, думая, что с ними будут обращаться лучше за пределами тюрьмы. Шмидт описывает, как его избивали, плевали в него и швыряли камнями толпы людей, собиравшиеся вокруг таких рабочих команд. Его рассказ подтверждает женщина из другого лагеря для военнопленных, которая во время войны служила в Праге в составе женских войск связи:

«Толпа на улицах вела себя даже хуже [чем охрана]. Особенно отличались пожилые женщины, которые вооружались с этой целью железными прутами, дубинками, собачьими поводками и т. д. Некоторых из нас избивали так сильно, что мы падали на землю и не могли подняться. Остальным, включая меня, приходилось разбирать баррикады у моста. Чешская полиция ставила оцепление вокруг того места, где мы работали, но толпа прорывалась, и мы снова подвергались избиениям, не имея никакой защиты. Некоторые из моих товарищей по несчастью в отчаянии прыгали в Молдау (немецкое название реки Влтавы. – Пер.), и там их немедленно расстреливали… У одного чеха были большие ножницы, и мы одна за другой лишились своих волос. Другой чех вылил красную краску нам на головы. Лично мне выбили четыре зуба. Кольца силой срывали с наших распухших пальцев. Другие заинтересовались нашей обувью и одеждой, все закончилось тем, что мы остались почти голыми – даже предметы белья срывали с наших тел. Парни и мужчины пинали нас ногами в живот. В полном отчаянии я тоже попыталась прыгнуть в реку, но меня оттащили, и я получила еще одну взбучку».

Неудивительно, что некоторые немцы предпочитали совершить самоубийство, чем терпеть такое обращение. Например, в пражской тюрьме Панкрац две молодые немецкие матери задушили своих детей, а затем попытались убить себя. Когда их реанимировали, они объяснили свое поведение тем, что охранники угрожали «выбить их детям глаза, пытать и убить их так же, как немцы делали с чешскими детьми». Нет надежных статистических данных относительно числа самоубийств сразу же после войны, но чешские отчеты 1946 г. содержат список из 5558 человек – этнических немцев в Богемии и Моравии. И опять же реальная цифра, вероятно, была еще выше.

Положение немцев в Праге показательно для остальной части страны, хотя во многих районах самые тяжелые эксцессы произошли в то лето позднее. Наверное, самое известное массовое убийство случилось в Усти-над-Лабем (ранее известный немцам как Аусзиг), где в конце июля были убиты более ста немцев, хотя потрясенные очевидцы позже преувеличили цифру в десять или даже двадцать раз. Более массовой, но менее известной была бойня в Северной Богемии (город Постолопрти), где рьяно взявшееся за дело подразделение чешской армии выполнило приказ «очистить» регион от немцев. Согласно немецким источникам, были хладнокровно убиты 800 человек. Чешские источники соглашаются: два года спустя после этих событий чешские власти обнаружили 763 тела, захороненные в общих могилах вокруг города. В Таусе (известном чехам как Домажлице) за вокзалом были расстреляны и захоронены в общих могилах 120 человек. В Горни-Моштенице неподалеку от моравского города Пржерова чешский офицер по имени Карол Пацур остановил поезд со словацкими немцами, чтобы якобы найти в нем бывших нацистов. В ту ночь его солдаты расстреляли 71 мужчину, 120 женщин и 74 ребенка, самым младшим из которых был восьмимесячный младенец. И снова всех похоронили в общих могилах. Позже Пацур оправдывал убийство детей, сказав: «А что я должен был с ними делать после того, как мы расстреляли их родителей?»

Такое поведение никоим образом не было санкционировано новыми чешскими властями, более того, они часто осуждали произвол. Однако это совсем не освобождает их от ответственности. По возвращении в Чехословакию президент Эдвард Бенеш издал ряд указов, которые определяли немцам наказание, включая присвоение их земель, конфискацию имущества, лишение чешского гражданства наравне с роспуском всех немецких высших учебных заведений. Речи Бенеша и других членов нового правительства страны едва ли имели своей целью умиротворение. Например, в своей первой речи в Праге после возвращения из ссылки Бенеш обвинил в нравственных преступлениях во время войны не только нацистов, а весь немецкий народ, который заслужил «безграничное презрение всего человечества». Будущий министр юстиции Прокоп Дртина пошел еще дальше, заявив: «Нет хороших немцев, есть только плохие и еще хуже». Они были «иностранной язвой на нашем теле», и «весь немецкий народ несет ответственность за Гитлера, Гиммлера, Генлейна (немецкий нацистский политический деятель в Судетской области. – Пер.) и Франка (Ганс Франк – рейхсляйтер НСДАП по правовым вопросам, имперский министр юстиции. – Пер.), и весь народ должен понести наказание за совершенные преступления». В июле 1945 г. Антонин Запотоцкий, будущий президент Чехословакии, написал статью в Ргасе, утверждая, что власти не должны волноваться о соблюдении закона, наказывая людей, подозреваемых в коллаборационизме, на том основании, что «когда лес рубят, щепки летят». Подобным образом высказывались премьер-министр Зденек Неедлы, заместитель премьер-министра Джозеф Давид, министр юстиции Ярослав Странский и многие другие.