Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

– У тебя будто лихорадка, ты раскраснелась, – шепчет он, и взгляд опускается на мои губы.

Воздуха не хватает, и мозг включает запись по умолчанию:

– У меня были рыжие волосы, – с присвистом выдыхаю я. – При рождении.

– Правда? – Сейчас он должен бы отступить, но не знает этого и, наоборот, подходит, преодолевая расстояние, которое я стараюсь восстановить, отступая шаг за шагом. Глаза пытаются зафиксироваться на чем-то безопасном и ничего не находят. Смотрю на его волосы, и в голове проносятся слова «золоченые» и «Аполлон», а я представляю, каково это – зарыться пальцами в эти волнистые пряди. Смотрю ему в глаза и чувствую желание. Не говоря уже про губы.

Ох, его губы. Слишком поздно, я уже смотрю.

– Мне надо в ванную, – выпаливаю я. – Надолго. Не жди.

– Э-э-э… ладно. – Уэсли недоуменно наблюдает за моим поспешным бегством.

Бросаюсь в ванную и сдаюсь, готовясь уже поставить крест на жизни. Это плохо. Очень, очень плохо. Всего-то нужно было, чтобы привлекательный мужчина вырезал мне звездочку из фольги, и я уже спустила здравый смысл в унитаз. Неужели я настолько слаба?

Смотрю на свое отражение. Мэйбелл напротив – сплошное разочарование: грудь вздымается, вся в красных пятнах, волосы взмокли. «В раздрае» – это про меня. Выглядываю в окно, и пугающий горизонт кажется все ближе, уже нависает надо мной. Все будет в порядке. Немного личного пространства – и дело в шляпе. До субботы надо всего лишь отказаться от любого взаимодействия с Уэсли, не думать о нем. Объявить политику полного неприятия. Тотальный запрет.

Или я пропала.

Сославшись на расстройство желудка, я успешно избегаю Уэсли до конца дня. А на следующее утро обнаруживаю у двери новую пачку лекарств – для пищеварения. Больше он ничего, к счастью, не предпринимает. И к несчастью тоже. Может, теперь он меня ненавидит? Может, я вот-вот бы ему понравилась, а теперь сама все разрушила? Хотя за это вообще-то стоит благодарить, потому что ВСЕ РАВНО БЫ НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ. У нас, Мэйбелл Пэрриш, нет пяти стадий принятия неизбежного. Мы зарываемся в отрицание как затянувшие с отъездом гости и так и живем в нем. А еще, угодив в омут захватывающих страстей, глушим горячее какао с перечной мятой (у меня уже третий стакан на пол-литра за сегодня) и представляем себя во множественном числе.

Но в среду от Уэсли приходит сообщение. Вот уж чего я не ожидала.

Он сфотографировал мое недавнее дополнение к росписи на стене: крошечный кораблик, «Майская красавица», плывет рядом с его пиратским фрегатом. Направление и скорость ветра я не учла, и теперь они вот-вот столкнутся.

Вслед за фото он отправил вопрос, но без вопросительного знака: «Почему “Майская красавица”».

Лезу в «Википедию», нахожу нужную страничку о пароходе «Майская красавица», курсирующем по реке Теннесси в Ноксвилле, и отправляю ему ссылку.

«Юная Джули Пэрриш мечтала уплыть на том пароходе, – пишу я. – Когда она поняла, что беременна, попробовала сбежать из дома, но шериф нашел ее и вернул домой. Она хотела назвать меня в честь «Майской красавицы» – Мэй Белль, но когда заполняла свидетельство о рождении, была не в себе из-за обезболивающих и сделала ошибку».

Взрослея, она строила этот корабль у меня в голове, пока он не стал больше самой жизни, венец «южного очарования», и говорила, что когда-нибудь мы поедем туда и будем обедать в белых платьях и больших шляпах для дерби в Кентукки. И мы действительно съездили, на мой тринадцатый день рождения, но с нами поехала дочка ее тогдашнего парня, которой мама уделяла куда больше внимания, а я мрачнела и ревновала все сильнее. Мама всегда старалась быть супермилой с детьми своих партнеров, пыталась завоевать их расположение. Я испортила тот день всем.

«Мне нравится “Мэйбелл”», – пишет он в ответ.

«Я как-то была там, – рассказываю я. – Сказала сотрудникам, как меня зовут, и они принесли мне десерт в подарок».

Этой поездки так ждали, столько о ней говорили, но в конечном итоге обычные «Хэппи Мил» в «Макдоналдсе» я вспоминаю с бо́льшей теплотой. Наверное, мама так пыталась воссоздать бледную копию собственных детских воспоминаний.

«А у «Уэсли» есть история?» – спрашиваю я.

«Я был пятым сыном. У них закончились имена». – А потом чуть позже приходит продолжение: «Когда мама ждала меня, ей приснился сон, что она вешает деревянные буковки над колыбелькой, которые звучали как “Уэсли”».

«О-о-о, как мне нравится эта история».

«Точно лучше, чем у моего брата Хамфри. Его назвали в честь парамедика, который принял роды на парковке супермаркета».

А потом он присылает фотографию стены, явно играя в «Найди десять отличий». Под водой скользит какая-то черная тень, уплывающая прочь от кракена.

«Это морской змей?»

«лох-несское чудовище, – поправляет он. – Несси существует, и она там».

Уже собираюсь ответить, но беру себя в руки и выключаю телефон, пока сохранились хоть какие-то остатки самоконтроля. Дистанция. Личное пространство. Идти к цели. Если не хочу совсем потерять голову, другого выхода нет.

Но силы воли у меня все же не так много, и через пару часов я пробираюсь в бальную залу и дорисовываю в лагуне островок с пальмой и крошечным человечком, загорающим на песке. Проверяю картину в четверг и замечаю, что Уэсли дорисовал человечку очки и обгоревший нос. И еще нахожу двух других персонажей – мужчину на борту пойманного кракеном фрегата и девушку, которая машет ему платочком с «Майской красавицы».

Изо всех сил отворачиваюсь от фрески весь четверг, но в пятницу марафон рождественских фильмов пробивает мое и так не очень прочное самообладание, сбив с ног волной эмоций. Мне становится жалко пирата, которого вот-вот отправит на дно громадное морское чудище. С «Майской красавицы» к нему летит спасательный круг, а все деревья, даже пальмы, я украшаю серебряными звездочками.

Уэсли тут же замечает и добавляет другие украшения и огоньки. Мы по очереди тайком заглядываем в бальную залу, дорисовываем то одно, то другое, пока роспись не начинает напоминать Нетландию, а не обычную фреску с лагуной. Мне становится дурно. Сейчас я общаюсь с Уэсли больше, чем когда мы говорили вслух.

И он, и я уже окончательно перебрались в особняк, Уэсли – в мою старую спальню наверху, а я – в гостевую спальню прямо под ней. Ночью до меня доносятся его шаги: по второму этажу, в коридор, потом вроде бы замолкают, но вскоре возобновляются. И уснуть я могу, только когда он наконец успокаивается – не потому, что шум мешает, а потому, что не могу перестать представлять его, гадать, что он делает и о чем думает.

В пятницу вечером от него приходит сообщение:

«Готова выйти завтра в 9 утра? Или 10, если 9 слишком рано?»

Самое время отменить всю эту охоту за сокровищами, прости, бабушка Вайолет. Она поймет, если мы не станем выполнять это желание.