Огненный всадник - Михаил Голденков

— Светлый царь, — низко поклонился государю Хитров, переминаясь с ноги на ногу по мягкому персидскому ковру, — я по очень важному делу. Не вели казнить, вели слово молвить…

— Давай, говори, что у тебя.

— Соображения кое-какие по нашей войне с Польшей, если ее так можно назвать.

— А как ты предлагаешь ее назвать? — строго взглянул на воеводу царь.

— Тут ведь вот оно что, — Хитров нервно пригладил свои усы ладонью, собираясь с мыслями, — мы вот заключили союз с русинами, с Хмельницким, и он отрядил нам аж 20 ООО войска. Но враг для Хмельницкого — ляхи и страна их Польша с жидами и помещиками их. Но до Польши нам идти еще тыщу верст, светлый государь, а тут в Литве мы, похоже, надолго застрянем. Литва — страна великая, знаменитая своими замками да крепостями. Ну, и народ упертый здесь. В Слуцке, говорят, князь Богуслав Радзивилл обучил мещан не хуже солдат воевать. И коль мы под Смоленском сидим уже больше месяца, то такого же надо ожидать и под Витебском, Могилевом, Слуцком и другими крепкими фортециями. Вот Золотаренко, докладывают, крепко сел в Гомеле, никак взять замок не может.

По иронии судьбы именно в этот день после более чем полуторамесячной осады гомельский гарнизон — полковники, ротмистры, венгры, татары и немцы — сдался-таки казакам. Но ни Хитров, ни царь этого знать, конечно же, пока не могли. Однако в царском стане хорошо знали, как писал Золотаренко, что «Гомель есть всем местам граничным литовским головою. Место вельми оборонное, людей служилых немало, снарядов и пороху много». Войско русского атамана без особых трудов ворвалось в город, но, подойдя к замку, встало. Расставив вокруг крепости и по соседним холмам пушки, казаки начали обстрел замка и его осаду и до 11 июля четырежды ходили на штурм, но все их приступы были успешно отбиты. Осажденные также предпринимали ответные, весьма эффективные вылазки. Осада затянулась, казаки приуныли и решили принудить замок сдаться «голодом и безводьем». Это только и знали пока в лагере московской армии к 14 августа. За ходом осады Гомеля следила вся Восточная Литва, следил царь, следил Киев. Понимая, что гомельчане своим упорством «всей Литве и войскам ее сердца и смелости додают», Иван Золотарен-ко обратился к осажденным от имени царя и Богдана Хмельницкого с предложением сдаться, но те «гордо и сурово» отказались. Тогда казаки втащили несколько больших пушек на Спасскую церковь, стоявшую за Гомеюком недалеко от замка, и, стреляя раскаленными ядрами, вызвали в замке пожар. Вылазка с целью ликвидации этой артиллерийской позиции провалилась. Вскоре казаки обнаружили и взорвали потайной ход горожан к воде, что в конечном итоге решило участь осажденных. Но, увы, Хитров всего этого пока не знал.

— А что, если казаки бунт поднимут: мол, не хотим больше против братьев единокровных воевать, а подавай нам ляхов, врагов наших! Ведь скоро так и скажут, мой светлый царь, ой скажут, — говорил Хитров царю.

— Это да, — кивнул, нахмурившись, царь, — и что ты предлагаешь?

— Я и не знаю даже, что предложить, но надо бы через те русские земли на Польшу идти, которые с нами и заключили унию, то бишь через Укранию и Волынь, прямо к Польше. Хмельницкий — умный гетман, он поймет, что мы его заставляем не с теми воевать, с кем он хочет. А все говорит о том, что увязли мы, светлый государь, здесь накрепко. Особенно казачки увязли, которые не то что Гомель не могут взять, но и Старый Быхов, и даже, говорят, новую крепость Богуслава Радзивилла Жодин тоже захватить никак не выходит.

— Все у тебя? — царь был явно не в духе от сообщения Хи-трова. Но воевода все еще переступал с ноги на ногу.

— Тут еще одна новость.

— Какая?

— Рано утром из Смоленска бежал князь Кмитич.

— Кмитич? А кто это? — нахмурил бровь царь.

— Это тот самый хорунжий, за голову которого ваш стольник князь Петр Алексеевич и Иван Никитич Хованский просили награду выплатить, а вы приказ подписали.

— Да? Хм. Ну и что? Мало ли что я подписываю! Всего и не упомнишь! И что этот Кмитич?

— Он бежал, а это, понятно, не к добру. С одной стороны, это к добру, ибо Кмитич этот нас своими вылазками зело беспокоил, но теперь этот шайтан армию от Радзивилла привести под Смоленск может. Или ополченцев где собрать в состоянии. По этому поводу князь Хованский и Петр Долгоруков думают: лучше бы быстрее брать штурмом Смоленск, пока этот стервец не привел подкрепление.

— А чего они сами мне об этом не говорят? — у царя нервно дернулось веко.

— Они скажут еще, светлый государь. Я просто раньше времени докладаю, чтобы не…

— А как этот… как его…

— Кмитич?

— Да, как этот ваш Кмитич бежал из Смоленска, ежели обозы наши вокруг стоят? — раздраженно спросил царь.

— Дык, он, шельма, переодевшись в форму нашего стрельца, на коне выехал. Его никто не признал кроме одного нашего часового. Он по случайности сталкивался с ним во время вылазки литовцев. Тогда Кмитич многих наших порубал и двух офицеров убил: сотника Давыдова и булгарского хана Бекбулатова. Постовой узнал его, крикнул, но тот выстрелил в упор из пистолета и ускакал.

— Почему его так все боятся, этого Кмитича? Ведь обещанных чудо-снарядов мы, вроде бы, от смолян не дождались. Стало быть, не всему научил Кмитича его учитель, как там его… Семенович, кажется.

— Тут надо заметить, светлый государь, что пушки смоленские нас пощипали зело больно. Как петух поклевал. Его, Кмитича, работа! А теперь он ісуда-то смылся. Явно не просто бежал от страху. Теперь можно ждать всего, чего угодно. Этот дьявол из любого места с любой хоругвью может появиться.

— Ступай, коль сказал все, — холодно ответил царь. Воевода вновь низко поклонился и, не разгибаясь, продолжая отвешивать поклоны, попятился к выходу, где по бокам стояли молодые красавцы в белых кафтанах с алебардами в руках и в высоких белых шапках.

Царь часто задышал, раздувая ноздри. Он взял со стола кубок с медовухой, осушил залпом и швырнул серебряный сосуд в угол шатра. Алексей Михайлович был в гневе, ибо Хитров по поводу Литвы сказал сущую правду. Хмельницкий скоро раскроет обман, ибо не все идет так гладко, как хотелось бы. Не мог царь сказать Хитрову то, что знали лишь Трубецкой, Хованский и Шереметев: Москва и не собиралась завоевывать в этом году Польшу, но только Литву под видом войны с Польшей, чтобы ликвидировать союзное государство Речь Поспо-литую. Московитский народ все равно не разбирал, что такое в Речи Посполитой Польша, что Русь, что Литва, а что Жмайтия. Ратники и стрельцы с татарами принимали за Польшу уже сам Рославль и Смоленск, а всех их жителей — за поляков. Царь, к слову, и сам полагал, что Польша — это уже Менск и Борисов. Война Хмельницкого с Польшей была просто хорошим предлогом внедриться в Речь Посполитую под видом защиты православных русин Укрании, Подолья и Волыни, завоевать то, что не удалось предшественникам Алексея Михайловича: Смоленск, Мстиславль, Могилев, Оршу, а затем и остальные лит-винские города вплоть до столицы Вильны. Уничтожить Речь Посполитую — вот чего хотел царь. Он не мог не понимать, что Люблинская уния 1569 года, объединившая Польшу и Литву, приводит ко все большему усилению этого союзного славянского государства, к его процветанию на зависть Московии, где демократические европейские институты отсутствовали напрочь. Москва уже пыталась вступить в Речь Посполитую, присягнув королевичу Владиславу сорок два года тому назад, что привело к гражданской войне и победе консерваторов в лице Минина и Пожарского, но сейчас… Угроза опять возросла. На фоне экономического застоя, эпидемий, непопулярных религиозных реформ, полного захирения Пскова и Новгорода в составе Московского государства западные соседи выглядели все более и более раздражающим примером. Все более и более бесили они царя одним своим существованием под Богом и солнцем. Ведь именно литвины испокон веков стремились поддержать вольные русские республики Пскова и Новгорода, похожие на польско-литовскую Республику во всем. Именно из-за этого разгромил эти республики Иван Васильевич, боясь распространения «опасной заразы» на восток. Оно, правда, Алексей Михайлович не против, чтобы и его народ жил свободно, богато и по Магдебургскому праву и чтобы молился, кому захочет, и даже не против присоединения к Речи По-сполитой, но только если быть в этом объединении царем или, там, королем даже. Иначе нет никакого смысла туда вступать.