Варварские нашествия на Европу. Германский натиск - Люсьен Мюссе

Главным последствием Великих, нашествий стал распад Romania — лингвистического, культурного и семитического единства, которое создала на Западе Римская империя, ои-лее или менее сплоченные лоскутья римского общества уцелели в большинстве районов, обладая различной степенью жизнеспособности и сознания своего статуса наследников Рима. По всему периметру древнего limes наступали германцы, постепенно подчиняя себе земли и достигая в каждом регионе различных компромиссов с местным населением. На обширных пространствах после победы одной или другой стороны еще долгое время царила неопределенность, и, во всяком случае, мы уже никак не можем говорить ни о чистом «германизме», свободном от пережитков или влияния Рима, ни о «римском мире» без всякой германской примеси. Все средневековые цивилизации Запада являются в разной степени наследницами как Рима, так и германских племен.

Завоевание Британии едва ли можно включить в число побед Германии над Римом, так как, по-видимому, бриттская латынь, уже умиравшая, сгинула в основном в кратере мощных кельтских извержений, а не под прямыми ударами англосаксов.

Все эти феномены выживания и сопротивления германскому натиску, при всей их незначительности, имеют отношение к бриттскому языку, а не к латыни. Имеются и кельтские островки, но ни одного римского оазиса. В Британии Romania пала жертвой социального потрясения, которому способствовали нашествия, а не самих нашествий.

На континенте все шло совершенно по-другому. Там латынь была единственным языком деятельных слоев населения; и всплески активности у коренного населения не касались лингвистической сферы, за исключением страны Басков (и, может быть, Нижней Бретани). Только германские диалекты и цивилизации серьезно сократили ареал Romania. Их приобретения имели отношения только к пограничным районам древней германской территории, расположенным вдоль Рейна и, еще в большей степени, Дуная. Галлия, Реция, Норик, Паннония были глубоко ранены, Италия едва оцарапана на окраинах, Испания и Африка остались нетронутыми, по крайней мере, с точки зрения своих наиболее заметных структур.

На Рейне продвижение германцев изучено лучше всего. Известен и его результат: установление далеко к западу от этой реки лингвистической границы, которая очень мало изменилась с XIII в., когда мы впервые в состоянии проследить ее точный контур. Тогда она начиналась от Булони-сюр-Мер (впоследствии романский язык распространился до Дюнкерка), шла на восток в направлении Лилля (оставляя Сент-Омер на германской стороне), затем к северу от Турне; далее она почти 30 км тянулась в северном направлении параллельно Самбре и Маасу, пересекала Маас между Льежем и Маастрихтом и проходила к западу от Ахена. Отсюда она под острым углом поворачивала на юг, прямо через Арденны, до района к юго-западу от Арлона (германского); затем, снова изогнувшись, она огибала Мец (явно бывший центром римского сопротивления) с северо-востока, чтобы достичь реки Донон. Далее, в Вогезах, где ее прихотливая линия оставляла романскому языку несколько возвышенных долин Эльзаса, и в воротах Бургундии имел место контакт, но уже не с франкскими диалектами, а с наречием аламаннов: мы рассмотрим его отдельно, так как распространение этих двух говоров отличается совершенно разной динамикой.

Только топонимика позволяет углубиться дальше XIII в. После долгих блужданий в поисках глобальных решений она на сегодняшний день удовольствовалась констатацией нескольких фактов: с VII–VIII вв. лингвистическая граница установилась в непосредственной близости от вышеописанного рубежа, но имела менее линейный характер, обрисовывая больше выступов и анклавов. Вот те основные изменения, которые представляются доказанными[153]:

а) в VIII в. на побережье на германском языке, должно быть, говорили примерно до устья Канша и, безусловно, до линии Монтре-сюр-Мер / Бетюн. Язык франков, вероятно, был усилен наследием саксонских поселений Нижнего Булонне[154];

б) Брабант, вероятно, достаточно долгое время оставался смешанной зоной. Возможно наличие древних германских островков к юго-западу от Намюра и на Самбре (Лобб); существование романского островка вплоть до XI в. вокруг Аша (к северо-западу от Брюсселя) подтверждается названиями полей (например, Mutserel = *marcerella Kainoth = *casnetum);

в) романские оазисы могли какое-то время (до IX–X вв.?) сохраняться вокруг таких городов, как Тонгре, Маастрихт или Ахен;

г) в Эйфеле, в окрестностях Прюма, романский островок существовал, по крайней мере, примерно до 750 г., а в сельских окрестностях Трира до XIII в. сохранялось крупное романское пятно. Его продолжением были разрозненные островки в долине Мозеля до самых подступов к Кобленцу[155].

Эти штрихи ничего не меняют в принципиальной проблеме, которую ставит перед нами столь ранняя привязка лингвистического водораздела к линии, никак не соотносящейся с географическими объектами или какой-либо известной политической границей. Почему германская волна остановила свой бег именно здесь, а не где-то еще? И когда произошла эта остановка?

Некогда многие верили в наличие препятствий, ныне исчезнувших, на самом прихотливом участке этой границы, который перерезает Бельгию пополам. Но нужно смириться: «Угольный лес», на который прежде было принято ссылаться, тянулся с севера на юг, а не с востока на запад; существование limes belgicus (бельгский лимес) вдоль дороги Булонь — Тонгре довольно спорно и никак не может служить объяснением для периода после Хлодвига. От теории препятствий следует отказаться.

Осознав свою ошибку, ученые попытались взглянуть на проблему иначе: лингвистическая граница стала передовым рубежом не поступательного движения германцев, а романской реконкисты. Согласно сторонникам этой теории (Га-мильшег, Петри, фон Вартбург), в VI в. все пространство до самой Луары было более или менее глубоко германизировано; до IX в. внутри этой зоны говорили на двух языках, после чего в конце каролингской эпохи германский язык потерпел крах — что, впрочем, не лучше объясняет конфигурацию границы.