Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

Неоновые лампы-трубки на потолке озарили его царство бледным светом. Верстак, циркулярная пила, токарный станок ждали хозяина, прикрытые брезентом. На стенах, выстроенные по размеру, висели на крюках инструменты. Доски и брусья стояли у стен, а позади, под серым брезентовым покрывалом, впали в зимнюю спячку садовые машины. На полках и столешницах был систематический беспорядок, с которым, кроме Ханнеса, никто не имел права разбираться. Он мог бы вслепую найти здесь нужное зубило или гаечный ключ, хоть разбуди его в два часа ночи. Ханнес повесил пальто на крюк и надел пятнистую бундесверовскую парку. Так легче, намного легче. Парка создавала иллюзию, что он оказался в другой жизни. В одной из своих многочисленных жизней. Когда он входил в одну жизнь, остальные чуть отступали. Он никогда ничего не мог сделать правильно, и до конца своих дней он останется Ханнесом, который старается сделать как лучше. Лучше не получалось. Но и этого было достаточно.

У задней стенки стояли доски, которые они сумели спасти из старого дома. Его должны были разобрать и сжечь.

Ханнес со стуком отставил несколько досок в сторону и нашел скамейку стеллажа из ореха. Она как раз годилась для его целей. Он провел пальцами по выцветшему узору. Сейчас ему этот проект больше не казался таким уж легким, как планировалось. Если что-то пойдет не так, он обеспечит их дровами для камина на три вечера. В углу виднелись ножки от массивного обеденного стола. Лак на них растрескался, здесь не отделаешься простой шлифовкой, зато они подходили идеально. Ханнес включил тепловентилятор и плотнее обмотал шею шарфом. Это дело не может ждать до весны. Звонко зажужжал токарный станок – знакомый звук. Субботний звук. Ханнес надеялся, что никого не разбудит. Он взял одну из ножек и начал первичную обработку. Рубанок вгрызался в древесину, осветляя ее. Это было хорошо. У него получится. Впервые за многие дни Ханнес был уверен, что все делает правильно.

Он проснулся, как всегда, рано. Солнце светило сквозь занавески – самое время забраться в постель к маме, хотя ему уже исполнилось целых пять лет.

«Мой большой мальчик», – как-то написала мама в одной из записок.

Он сбросил босые ноги с кровати, посмотрел на свою пижаму в стиле «Звездных войн». Мамин кислородный дыхательный прибор издает такие же звуки, как и Дарт Вейдер: так он сказал, а мама улыбнулась. Но она больше не издает никаких звуков. Он побежал к спальне и нажал на ручку двери. Сегодня он не слышит Дарта Вейдера.

Кислородный дыхательный аппарат лишь тихо шипит, как воздушный шарик, в котором образовалась дырка. Мамина голова лежит на подушке, глаза закрыты, рыжие волосы падают на плечи.

Она – самая красивая женщина в мире. Но сейчас она пахнет не так, как раньше. Он подошел к кровати, приподнял одеяло, хотел уютно устроиться здесь. Наткнулся на ее руку. Она оказалась ледяной и негнущейся. Как у манекена. Они ее подменили, они положили куклу в мамину постель!

Но потом он понял.

Он попытался закричать, но не выдавил из себя ни звука. Он набирал в легкие все больше воздуха. Но выходило только шипение, как из маминого дыхательного аппарата.

Она медленно повернула голову. Он не хотел смотреть ей в лицо. Голова повернулась снова. И снова. Шея не двигалась вместе с головой. Там, где должна быть шея, зияет глубокая красная щель. Теперь она поворачивается к нему, смотрит на него, ее глаза голубые, словно лед. Это не мама. Кровь хлещет у нее из шеи, все больше крови. Она пропитывает одеяло.

Море крови.

Роза.

Он бросается прочь из постели, падает на четвереньки, вскакивает. Прочь отсюда, вниз по лестнице, он скорее скатывается по ней, чем бежит.

Прочь, прочь отсюда.

Стеклянная дверь, ему нужно наружу, на снег, он набирает побольше воздуха…

Оливер услышал собственный крик. Он стоял по щиколотки в снегу. Опустившись на колени, он упал животом на снег, чтобы проснуться, чтобы стряхнуть с себя сон. Холод окутал его, оглушил, катапультировал обратно в собственное тело.

Руки из сна тянулись за ним, хватали за плечи. Бледные паучьи пальцы Розы. Оливер взвыл, ударил по ним, пытался уползти, но они впились в его руки.

– Оливер! Оливер! Проснись, приди в себя!

Его трясли. Пощечина вернула его к реальности. Оливер осел. Не сопротивлялся, когда отец прижал его голову к своей груди. Отдался на милость рук, которые его подняли и отнесли в дом, положили на диван.

Папа укрыл его шерстяным одеялом и отер платком лицо, высушил волосы. Он стоял возле него на коленях.

– Я тебя таким еще не видел. Что случилось? Скажи мне. – Отец потряс его за плечо. – Тебе снился плохой сон?

Оливер покачал головой. Он не хотел говорить об этом, только не с отцом. Дыхание его было прерывистым, он пытался набрать воздух в легкие.

– Я должен знать, что произошло, – сказал папа.

Очень заботливый отец. Но в его взгляде не было теплоты. Он следил за ним.

– Это мой сон.

– Ну, давай. Это же ненормально. Поговори со мной.

Отец от него точно не отцепится. Будет допрашивать, пока не сломает его волю. Здесь Оливеру не принадлежало ничего, даже сны.

Было проще просто сдаться.

– Мне снилась мама, как раньше… день, когда она умерла… и Роза… столько крови…

Он поднялся. На нем были черные спортивные штаны. Никаких лазерных мечей, никакого Дарта Вейдера. Он моргнул два раза, пытаясь прогнать последние обрывки сна.

Он пожертвовал своим сном.

«Возьми ее! Пожалуйста!» – мысленно взмолился он.

– Я начинаю вспоминать… как она лежала, вся эта кровь… Я не хочу этого… я не хочу этого!

Папа вскочил и отпрянул от него. Оливер протянул руку ему вслед: «Пожалуйста, возьми меня за руку, возьми меня снова за руку. Мне нужен человек, который будет меня держать. Чтобы я чувствовал, что все еще здесь. Иначе я развалюсь».

Его отец стоял, как статуя. Два метра, разделявшие их, были целым миром. В глазах отца он увидел то, чего раньше никогда не замечал. Никогда за все четырнадцать лет.

Страх.

Это хорошо.

В этот раз встреча в стеклянной гостиной на вилле Баптиста происходила днем, сквозь прозрачный фасад виднелись очертания деревьев – черные стволы на белом фоне. Никакой террасы, никакого навеса. Деревья росли прямо перед стеклянным фасадом, словно дом стоял в лесу. Ветки резали на части мутное зимнее солнце, лучи которого освещали каменный пол.

Вехтер и Ханнес пришли в сопровождении двух полицейских, четверо мужчин отбрасывали длинные тени.

Дело принимало серьезный оборот.

Оливер Баптист сидел на диване, скрестив ноги. Он выключил телевизор и молча смотрел на полицейских. Лицо заостренное, осунувшееся, но жизни в его глазах было больше, чем в прошлый раз. Вехтер внимательно посмотрел на мальчика.