Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

– И где этот тип сейчас? – спросил Ханнес.

– Догадайся. В Мюнхене. С тысяча девятьсот семьдесят девятого года он работал в магазине канцелярских товаров в университете.

Ханнес насторожился:

– Это не тот ли магазин на Тюркенштрассе, где сейчас внутри какой-то «Баббл Ти Шоп»?

– Да, точно он.

Ханнес умолк. Все те годы, пока он учился в университете, он покупал у этого Паульссена каталожные карточки. Как тесен мир! Нет, это Мюнхен тесен.

– И как он здесь очутился? – спросил Ханнес.

– Это мы должны у него спросить. Но у меня есть и плохая новость. Отмар Паульссен живет в общежитии для слабоумных.

– Посмотрим, что еще можно сделать. – Вехтер похлопал ее по плечу, отчего шампанское в ее бокале едва не перелилось через край. – Хорошая работа, Элли. Прямо завтра утром отправляйся к нему.

Его лицо помрачнело.

– Именно в тысяча девятьсот семьдесят девятом году Беннингхофф как раз перестала общаться со своей семьей. Но сколько же ей тогда было лет?.. – Вехтер взглянул куда-то вверх, пошевелил губами, подсчитывая.

– Двенадцать, – выдал Ханнес, как автомат.

Ей двенадцать, а Паульссену?.. Тогда уже было почти сорок? Наверное, Элли занималась не любовной интрижкой. Но какого черта Беннингхофф повесила в своей комнате картину этого человека? Почему она прятала его фотографию глубоко в ящике стола? Был ли он для Розы на самом деле просто соседом?

– Устала? – спросил Вехтер.

– Ах, ну отчего же, я еще по дороге пару деревьев успею выкорчевать. Конечно, я устала.

Ханнес даже не пытался выпить кофе и расплатиться, тоска по дому не утихала. Это пугало его: обычно его начинало тошнить еще на подступах к дому. И все же Ханнесу необходимо было влить в себя дозу кофеина, чтобы проехать по проселочной дороге. Он потер глаза.

– Пойду освежусь. – Элли соскользнула со стула и оставила их вдвоем.

– У меня стресс из-за старшей дочки.

Это вырвалось как-то само собой. Ханнес не знал, зачем завел этот разговор с Вехтером. Наверное, из-за бульдожьего спокойствия комиссара, который сидел на своем стуле так, словно ничто на свете не могло сдвинуть его с места. Казалось, он просто создан для того, чтобы вытягивать из людей признания, как магнитом. Видимо, играла роль сила притяжения массы.

– Я вообще не знал, что у тебя есть старшая дочь.

– Она от первого брака. Грех молодости. Ну, я имею в виду не свою дочь, конечно. А бывшую. Черт, вот дерьмо. Как бы там ни было, а дочка сейчас живет с нами. – Ханнес снова потер глаза: если уж начинаешь их тереть, то потом не можешь остановиться. – Она стояла под нашей дверью, как приблудившаяся кошка, и мы теперь не знаем, как с ней быть дальше.

– Сколько же ей лет? – поинтересовался Вехтер.

– Пятнадцать.

Официантка поставила перед Вехтером тарелку с двумя шницелями, они пахли сливочным маслом. Он к ним не прикоснулся.

– Мой ребенок был бы сейчас немного младше.

– Я вообще не знал, что у тебя есть ребенок.

– Да я тоже не знал.

Вехтер мельком покосился на дверь в женский туалет, потом водрузил на нос очки и порылся в бумажнике. После трех неудачных попыток он наконец вытащил листок бумаги.

– Вот, когда-то это был мой ребенок.

Черно-серый треугольник из теней, в центре – светлое пятно размером с горошину. У Ханнеса было трое детей. Ему не нужно было объяснять, что значит этот снимок.

Вехтер постучал пальцем по светлой точке:

– Если бы этот ребенок появился на свет, ему сейчас было бы тринадцать.

Комиссар засунул снимок в кошелек так же быстро, как и достал. Вехтер мрачно взглянул на Ханнеса поверх очков:

– Погода портится. Покажи, что ты можешь продвинуться дальше.

Розовые елочные шары, блестки и императрица Сисси завертелись вокруг Ханнеса. Он шлепнул на стол десятку евро, вскочил и схватил пальто. Домой, прямо домой.

Ханнес тащился за самосвалом. Об обгоне при такой видимости, в пургу, не могло быть и речи, поэтому Ханнес висел у него на хвосте, следя за красными габаритными огнями, которые вели его по темной дороге. Ханнес надеялся, что не заедет прямо в гараж вслед за грузовиком. Но такой способ помогал сосредоточиться. Он слишком много времени проводил за рулем, для его мозга это было вредно. Два часа ежедневно в этой капсуле для медитаций превращали все мысли Ханнеса в сто раз пережеванные комки, которые потом невозможно было переварить. Он должен был что-то с этим сделать. Испанские компакт-диски? Аудио-книги? Или новый альбом «In Extremo»[34] на полной громкости? Вдруг это поможет избавиться от лишних мыслей? Но, если трясти головой в такт музыке на проселочной дороге, это может кончиться плохо. Вехтер еще никогда не рассказывал ничего о себе. Его личная жизнь была окутана тайной, квартира казалась неприступной крепостью. Он сделал Ханнесу сюрприз. Некоторое время Ханнес даже не понимал, как это истолковать. Конечно, речь шла о Лили. Речь уже давно шла о Лили. Как было бы хорошо, если бы вся его семейная жизнь вдруг перестала вращаться вокруг Лили! Если бы дочь наконец уехала.

Он поймал себя с поличным на этой мысли, словно вора. Все время Ханнес только и думал, как бы избавиться от нее. Потому что она мешала. Он ни секунды не думал о том, как бы ее удержать. Были времена, когда он чувствовал, будто ему удалили какую-то часть тела, так ему хотелось удержать Лили. А сейчас Ханнесу казалось, что у него слегка ноет старый шрам. Он опоздал на много лет. Наверное, дочка мешает ему, потому что он не хочет давать ей места в своей новой жизни. Наверное, потому, что Лили никуда не вписывается, как огромная деталь от детского конструктора. Или потому, что она все время напоминает Ханнесу о том, почему он ее вообще потерял. А об этом он вспоминать не желал. Он хотел заткнуть уши и громко кричать, как только в голову приходила мысль об Ане. Мысль о жалком конце первой семьи Брандль. Лили – единственная причина, по которой Ханнес не мог просто захлопнуть за собой эту дверь, выйти в другую комнату, стать другим человеком. Но возможно ли вообще такое? Дома наверняка все уже спят. У него сна не было ни в одном глазу. Он не сумеет сразу заснуть, не сделав что-нибудь.

Глядя на красные огоньки впереди, Ханнес начал ломать голову, раздумывать, планировать.

Наконец перед ним возникло темное здание и двор. Он вышел из машины и вдохнул полной грудью тишину, которой был лишен весь день. Привет, тишина! Дорожку к садовому домику замело по колено. Он едва пробился к двери и вставил ключ в замок: тот заледенел напрочь. Ханнесу пришлось трясти его окоченевшими пальцами, пока дверь не поддалась. Из темноты в лицо пахнуло влажной теплотой, исходящей от дерева. Дерево жило своей жизнью.