Дорога войны - Валерий Большаков

Солнце давно уж сползло со стола, все выше забираясь на стену, а Гай все горбился над исписанными свитками.

Работа была утомительной и монотонной, строчки рябили в глазах, подступала боль в спине, но поиск захватил Гая — огромная, неведомая дотоле страна открывалась ему. Варварская, дикая, однако уже и не чужая. Римские порядки медленно, но верно перебарывали старые традиции, вытесняя дакийские древности в глухие углы, за обочину римских виа.

Что больше всего нравилось Гаю в Дакии, так это естественность. Тут не найти римского лукавства или азиатских наворотов, когда говорят одно, думают другое, а делают третье. Тут всё четко разделено надвое. Или ты плох, или хорош. Свой или чужой. Трус или храбрец. Никаких туманных переходов и полутонов! Всё предельно ясно. И это нравилось Гаю, уставшему от вечных отцовых интриг и хитросплетений политики. Сын Элия Антония пошел не в папочку и не был склонен к размытости отношений — когда сегодня ты оказываешь поддержку другу, а завтра отворачиваешься от него и делаешь вид, что не знаешь такого. Или вовсе идешь на подлость — «во имя высокой цели», — жонглируя принципами, как бродячий циркач фруктами.

— Закусить не желаешь? — грянул вдруг голос раба-разносчика, и Гай Антоний вернулся в принципарий.

— Горячее есть?

— А всё горячее! — радостно откликнулся разносчик. — Горшочек чорбы — лучше не бывает! Пирожки с медом, жареная рыба, сыр, вино, лепешки.

— Ладно, давай свой горшочек и всего понемногу! Раб мигом обслужил Гая, пообещав забрать посуду после трапезы.

Подкрепившись, легат повеселел. А тут и Публий подошел, торопливо дожевывая копченость.

— Отвык я уже от домашней пищи! — сказал он удрученно. — Всё на ходу, все всухомятку. Ну, как успехи?

— Скромные пока, — признался Гай и решил рискнуть: — Я тут вычитал сообщение о святилище на горе Когайнон. Но нигде больше я не встретил упоминания об этом андреоне, хотя он, по сути, самый древний. Стал искать в периплах описание Когайнона — и не нашел. Название есть, а горы будто и нету!

Публий внимательно посмотрел на легата — и усмехнулся.

— А это неспроста… — выговорил он. — Подземное святилище на горе Когайнон есть великая тайна дакийских жрецов, и римлянам ведать о ней не дано. Последним ее знал первосвященник Сирм сын Мукапиуса, но он пропал. Поговаривают, что Сирма приютили язиги, те, что кочуют за Тизией. Или не приютили, а похитили.

— Как интересно… — пробормотал Гай.

— А самое интересное, — подхватил эксептор-консулар, — случилось в последнюю войну. Тогда царь Децебал спрятал на горе Когайнон свое золото — то ли тридцать, то ли все сорок талантов.[66]

— Ух ты! — впечатлился легат, лихорадочно соображая, признаться ли Публию в истинном назначении своего «вольного посольства» или погодить. — А где бы про это узнать в подробностях?

— А нигде, — усмехнулся Публий. — Один Сирм знал подробности.

— А ты не мог бы помочь найти его? Ну хотя бы определиться, где искать?

Эксептор пристально посмотрел на Гая Антония, что-то прикидывая в уме, и медленно выговорил:

— Я не любопытствую, зачем тебе Сирм, но поспрашиваю о нем. Считай, каждый месяц мотаюсь или к Сусагу — он скептух, по-нашему — вождь, у язигов, или к Распарагану, царю роксолан, так что знаю те народцы. Но тогда у меня будет встречная просьба.

— Слушаю тебя, — с готовностью сказал Гай.

— Я тут никак вырваться не могу, а надо бы весточку передать одному человечку. Он мой агент. Торговый, разумеется! Зовут его Бицилис, он из даков, живет в белом домике напротив храма Юноны, у него еще на стене намалеваны две греческие буквы — «омега» и «кси». Они тут все бородаты, но Бицилиса ты сразу узнаешь — у него одна бровь «ступенькой» срослась. Встретишь его — скажешь, что весь товар сгрузили в Бендисдаве, пусть забирает поскорее. Запомнишь?

— Весь товар сгружен в Бендисдаве, — повторил Гай, — пусть поскорее забирает.

— Только надо сегодня же с Бицилисом повидаться… Передашь?

— Передам!

И Гай Антоний крепко пожал руку Публия Апулея Юста.

День склонился к вечеру, минула ночь, и ранним утром переселенцы тронулись в путь. Дорога была хороша — прямая и твердая. Солнце еще и не думало садиться, когда караван достиг городка под названием Гермосара: несколько невзрачных зданий красного кирпича, два приземистых крепких сооружения из серого камня, множество непрочных домишек, наскоро и неумело сложенных из бревен. Пограничный стандарт. Коновязи отполированы от долгого пользования, воды в поилках не видать под опавшими листьями.

Возник соблазн остановиться на ночь, но Сергий уговорил Дионисия Эвтиха не задерживаться.

И караван двинулся дальше по дороге на Апул.

Не доехав до города, переселенцы остановились в долине Марисуса, где им выделили участки земли. Обычным гражданам давали по тридцать пять югеров земли бесплатно, легионеры-отставники получали по шестьдесят и одной второй югера на человека, считая землю на склонах гор по полтора югера за один, а покалеченному солдату преторианских когорт выделили целых двести югеров.

Землемеры бережно устанавливали священный символ, рядом находились жрецы — один приносил жертву на переносном алтаре и бормотал молитвы Термину, богу межей, а другой держал урну.

— Эй, кто первый? — закричал Дионисий. — Подходи, не стесняйся!

Из толпы вышел коренастый иллириец. Огладив щетинистый подбородок, он подошел к урне и запустил в нее руку. Долго рылся в ней — и вытащил дощечку с номером. Жрец принял ее и громко провозгласил:

— Девятый участок!

По толпе прошел ропот. Молоденький землемер повел иллирийца смотреть доставшийся надел. Тогда к урне сразу выстроилась очередь.

— Пятый! Седьмой! Тридцать первый! Пятнадцатый!

Под вечер распределили все наделы. Фургоны разъехались и остановились, каждый на своем участке, будто символизируя будущие дома. Времени выстроить жилище у переселенцев практически не оставалось — зима катила в глаза. Начинались горячие деньки. Надо было рубить лес, шкурить бревна и сколачивать из них маленькие избушки — лишь бы перезимовать, лишь бы дожить до теплых дней. А в апреле сойдет снег — и плуг проложит первую борозду. В парную землю лягут привезенные семена. А потом уже можно будет заняться и улучшением жилищных условий!

— Поехали, — сказал Сергий, похлопывая саурана по теплому боку. — Переночуем в каструме.

Апул ничем особенным не отличался от Гермосары — те же прямые пыльные улочки, те же коновязи и гулкие деревянные тротуары. Кирпичные дома перемежались с каменными, но это по Декуманус Максимус, а вдоль кардо теснились два ряда бревенчатых домов, с фальш-фасадами и крытыми верандами. В проулках проглядывали загоны для скота и огороженные пастбища, где паслись лошади. Восточная окраина Апула была отдана под застройку, здесь устраивались переселенцы — утепляли камышом вырытые землянки, покрывали досками кожаные палатки, заготавливали дрова на зиму. Дело это было непривычное для южан, так и в Дакию не всякий переселялся, а лишь тот, кто был готов к труду и обороне.