Эдвард Сноуден. Личное дело - Эдвард Сноуден

Я сидел на крыше своей машины, той самой старой «Цивик», откуда, кажется, была видна вся Виргиния, и позвонил Линдси в первый раз за несколько недель, а может, и за целый месяц. Мы разговаривали, пока не села батарейка в моем телефоне. Из моего рта шел пар, так как ночью похолодало. Ничего мне так не хотелось, как разделить с ней это зрелище: темные поля, волнистые холмы, свет высоких мерцающих звезд. Но лучшее, что я мог сделать тогда, – это описать ей все это словами. Я уже нарушил правила, воспользовавшись телефоном, и не хотел нарушать еще одно, сделав фото.

Один из самых важных предметов в Уоррентоне изучал методы обслуживания терминалов и кабелей (многими способами, в том числе примитивными) и компоненты любой инфраструктуры связи представительств ЦРУ. «Терминал» в этом контексте – любой компьютер, используемый, чтобы посылать и получать сообщения по одной защищенной сети. В ЦРУ слово «кабели» относится к самим сообщениям, но технические сотрудники знают, что кабели также имеют и более вещественный смысл. Речь идет обо всех шнурах и проводах, которые за последние полвека или около того соединяли терминалы агентства, особенно его древние версии, – линии телеграфной связи по всему миру, по подземным туннелям, на дне океана, пересекая границы государств.

Наш учебный год был последним, где TISO учились полноценно владеть всем этим: «железом» терминалов, программными пакетами и, конечно же, кабелями. Нескольким моим одноклассникам казалось слегка ненормальным заниматься изоляцией и обмоткой, когда на дворе уже беспроводной век. Но если бы кто-то из них высказал вслух свои сомнения в уместности любого из этих на вид антикварных технических средств, на которых нас обучали, инструкторы нам напомнили бы, что за всю историю Холма от TISO ни разу не потребовали знания азбуки Морзе.

Ближе к окончанию мы должны были заполнить то, что сами окрестили «страничкой мечты». Нам предоставили список представительств ЦРУ по всему миру, где требовались новые сотрудники, и предложили расположить их в соответствии с нашими предпочтениями. Потом «странички мечты» поступали в отделы кадров, где их, по слухам, сразу же комкали, рвали и выбрасывали в мусорную корзину.

Моя страничка начиналась с того, что называлось «Отряд сотрудников специального назначения». Строго говоря, это были командировки не в любое посольство, а только здесь, в Виргинии, откуда меня периодически будут посылать в менее привлекательные места «песочницы», туда, где агентство считало постоянное пребывание чересчур суровым и опасным, – на маленькие, изолированные передовые оперативные базы в Афганистане, Ираке и в приграничных районах Пакистана, например. Выбирая «спецназ», я выбирал нечто, требующее смелости, и к тому же разнообразное, чтобы не застревать в одном городе года на три. Все мои инструкторы были совершенно уверены, что меня туда возьмут, а я был стопроцентно уверен в своих заново отточенных способностях. Но не все бывает так, как ожидаешь.

Как было ясно из условий гостиницы «Комфорт-Инн», школа предпочитала «халтурить». Некоторые из моих однокашников начали подозревать, не была ли администрация (хотите верьте, хотите нет!) замешана в нарушении федерального трудового законодательства. Как одержимый работой затворник, я с самого начала не обеспокоился этим – так же как и остальные мои ровесники. Для нас это было разновидностью низкопробного сервиса, к которому мы уже притерпелись, испытывая ее слишком на себе и по ошибке принимая за нормальное положение вещей. Однако неоплаченные переработки, отказ предоставить отпуск, невыплата семейных пособий сильно сказывались на наших старших товарищах. Полковник платил алименты, у Спо была семья: каждый доллар, каждая минута были на счету.

Последней каплей стал случай, когда расшатанные ступеньки в «Комфорт-Инн» окончательно обвалились. К счастью, никто не пострадал, отделавшись испугом, но наши парни принялись ворчать, что, если бы здание финансировалось еще какой-то организацией помимо ЦРУ, ее бы еще год назад привлекли к ответственности за нарушение правил пожарной безопасности. Недовольство росло, и скоро наша «школа мятежников» была близка к созданию профсоюза. Администрация же в ответ решила просто выждать, когда мы уберемся, тем более что всякий, кто влип в эту историю, мог либо окончить курс, либо быть уволен.

Ко мне подошли несколько одноклассников. Они знали о хорошем отношении инструкторов ко мне – мои умения поставили меня на одно из самых высоких мест в классе. Они также были в курсе, что я работал в штаб-квартире и умел разговаривать с бюрократами. Плюс я хорошо умел писать – по крайней мере для технаря. Они хотели, чтобы я выступил в качестве своего рода «классного представителя» – или «выбранной жертвы», официально передав их жалобы руководству школы.

Должен здесь сказать, что был не прочь взяться за это дело единственно из-за моего оскорбленного чувства справедливости. Но не могу отрицать, что, как молодой человек, который преуспел во всех своих начинаниях, я увидел в этой ситуации повод для веселья. В течение часа я собрал по внутренней сети жалобы и еще до конца дня отправил недобросовестной администрации школы письмо по «электронке».

На следующее утро глава школы попросил меня зайти в его кабинет. Он не стал отрицать, что в школе все шло наперекосяк, но заметил, что эти проблемы не уполномочен решать. «Вам учиться еще двенадцать недель – так что сделайте одолжение и передайте своим одноклассникам, чтобы подобрали сопли. Скоро будут задания, и у вас появятся заботы поважнее. Все, что вам надо помнить о вашем пребывании здесь, – это с какой стороны вы себя показали».

Сказанное им прозвучало как угроза – а, может быть, и как подкуп. В любом случае, это обеспокоило меня. Когда я покинул его кабинет, веселье кончилось, и меня интересовало только восстановление справедливости.

Я вернулся в класс, который ожидал моего провала. Помню, что Спо заметил мою угрюмую гримасу и сказал: «Не переживай, друг. Попытка не пытка!»

Он работал в агентстве дольше всех остальных, знал, как все в нем устроено и понимал всю нелепость надежды, что здесь что-то исправят. По сравнению с его бюрократической подкованностью я был невинное дитя. Я был расстроен поражением и той легкостью, с которой Спо и другие с ним смирились. Мне было отвратительно осознавать, что пустые страхи могут так быстро развеять искреннее стремление добиться результата. Не то чтобы мои одноклассники не склонны были продолжать борьбу; дело было еще в том, что они не могли себе этого позволить: система была устроена так, что возможная цена перевода конфликта на более высокий уровень превосходила выигрыш в случае его решения. Но в двадцать четыре года я еще мало думал о стоимости и издержках, как, впрочем, и о выигрышах; я думал о системе. Сдаваться я не собирался.

Я переписал и вновь послал письмо, но не руководителю школы, а его начальнику, директору Группы полевого обслуживания. Хотя на тотемном столбе он занимал куда более высокое место, чем глава школы, статус его в известной мере равнялся статусу некоторых сотрудников, с которыми мне приходилось иметь дело в штаб-квартире. Потом я поставил в копию письма его босса – статус которого, разумеется, уже определенно был не таков.