Моя навсегда - Татьяна Веденская

Так пролетели шестьдесят четыре дня и сколько-то часов. Секунды текли под равномерный стук клавиш компьютера. Я больше ничего не хотела, меня все устраивало, и – в этом смысле Дмитрий был прав – напоминала кошку, прижившуюся в первой попавшейся квартире, просто потому, что весна и на улице еще холод собачий.

– Ты сможешь отпроситься из института до пятнадцатого мая? – спросил меня он, вдруг поймав меня и мой взгляд с поличным.

Книга валялась на полу рядом со мной, перевернутая вверх тормашками, а я грезила наяву.

– Ты же доктор, ты можешь дать мне справку, что я больна тобой! – пошутила я.

Но Дмитрий оставался серьезным.

– Я не могу понять, ты рада, что ты едешь со мной в Италию или нет? Ты не задаешь никаких вопросов, не прыгаешь до потолка от счастья, не говоришь, какой я потрясающий.

– Ты – потрясающий, – кивнула я с готовностью. – Особенно хочу отметить, что ты потрясающий любовник. Не то чтобы мне было с чем сравнивать – Интернет не в счет, он необъективен и вообще, там можно что угодно прифотошопить. Но по шкале от одного до десяти ты – все двадцать. Честно!

Дмитрий сощурился и прикусил губу.

– Я хотел бы знать, что происходит в твоей сумасшедшей красивой голове?

– Значит, ты тоже считаешь меня красивой? – радостно спросила я.

Дмитрий развернулся и уставился на меня.

– Тоже? А кто еще считает тебя красивой?

– Да миллион людей. Мама, к примеру. Хотя нет, мама считает меня «достаточно хорошенькой для того, чтобы, если я не буду дурой, выйти замуж». Но я ведь обязательно буду дурой. Красивой дурой, получается, да? – И я снова улыбнулась.

Дмитрий невольно засмеялся, встал с кресла и сел ко мне на пол, забрался под плед и притянул меня к себе, словно собравшись укачивать меня – малое неразумное дитя.

– Да что же ты все время без остановки сомневаешься в себе?

– Мама считает, что ты со мной только играешь, – пожаловалась я. – А мне так нравится, когда ты играешь со мной. Но мама говорит, что ты меня «поматросишь и бросишь». Забавно звучит, да? Поматросишь!

Я рассмеялась, но смех получился искусственным. Дмитрий смотрел на меня без тени улыбки. Судия при исполнении. Приговор – публичная порка.

– Что еще она считает?

– Не только она. Мои подруги в универе говорят, что я должна быть осторожнее. Что таких, как я, берут на сезон.

– На сезон? – Он скривился, словно увидел что-то гнилое. – Почему ты никогда мне об этом не рассказывала?

– О чем? – не поняла я. – О чем именно я не рассказывала?

Он резко, даже больно отодвинул меня и встал.

– О том, что тебя обижают, – сказал он, и кулаки его сжались.

Конечно, он выбрал Италию не просто так. Не потому, что все дороги ведут в Рим, не для того, чтобы бросить монетку на счастье в фонтан Треви, не ради Колизея – этой машины времени, пронзающей тысячелетия. Стоя на трибуне, я видела, как древняя толпа решала, кому жить, а кому умирать. Там, глядя на обрубленные руки древних статуй, я вдруг почувствовала, как скоротечна и хрупка человеческая жизнь. Дмитрий торопил меня, ему было пора в госпиталь. Он не хотел бросать меня на улицах Рима, он хотел, чтобы я поехала с ним скучать на его медицинской конференции.

Дмитрий никогда и ничего не делал просто так, за столько времени я должна была бы уже уяснить себе хотя бы это. Но я редко интересуюсь кем-то, кроме собственной персоны. По крайней мере, именно так считал Дмитрий.

Все началось в аэропорте Шереметьево, пока мы ждали самолет. Я пила кофе, а он смотрел на меня и хмурился. Наконец даже моя способность игнорировать очевидное дала сбой.

– Ну что не так? – спросила я.

Дмитрий сжал губы.

– Знаешь, Софи, все это время я наблюдал за тобой. Ты не спросила даже, когда конкретно, в какой день взлетает наш самолет. Не поинтересовалась, дали ли тебе визу в Италию.

– Не сомневалась, что ты сделаешь все идеально.

– Я не думаю, что ты не сомневалась. Думаю, тебе было все равно.

– Это не так, – возразила я, внутри себя с удивлением признавая его правоту. Инстинкты подсказывали, что вслух такое лучше всегда отрицать.

– В этом смысле ты – полная противоположность моей первой жене. Та бы извела меня, выспрашивая и меняя каждую мельчайшую деталь. А ты… я вполне допускаю, что, если бы я лично не отвез тебя в аэропорт, ты бы так и сидела в квартире, читала бы соседские бесплатные газеты объявлений и даже не скучала обо мне.

– Ты ошибаешься, я бы очень скучала по тебе, – возразила я и демонстративно пододвинула чемодан к ленточке заграждения.

Объявили посадку, мы молча сели в самолет, два надутых индюка. Позже, поглядывая в иллюминатор, за которым Москва быстро уменьшалась до размеров конструктора лего, я попросила не злиться на меня.

– Ты знаешь, что у меня там, в Риме, будет проходить конференция? – спросил он вместо ответа, и я вдруг разозлилась.

– Нет, я не знала, – пробормотала я. – Хотя… логично. Откуда бы у тебя взялись целые две свободные недели? Значит, конференция. Хорошее получится свадебное путешествие.

– Мы будем презентовать новый метод трансплантации сердечного клапана, но тебе ведь все равно, да? Ничего, зато выспишься. Наверняка тебе будет так скучно, что ты тут же будешь отключаться. И вообще, почему ты ведешь себя так, словно повидала весь мир и теперь не хочешь смотреть этот фильм второй раз, потому что он не слишком-то понравился тебе в первый раз?

– А ты уже был в Риме? – спросила я. – Если да, то почему ты жив?

– Что? – вытаращился на меня он. – Почему я жив?

– Увидеть Рим и умереть, – пояснила я.

Дмитрий невольно рассмеялся, качая головой. Мол, что с «такой» взять. Невозможно же злиться! Но я знала: это не конец.

Самолет легко летел на юг, к солнцу и морю, и стюардесса, улыбаясь, подала нам напитки. Дмитрий попросил принести ему из бара рюмку коньяку – расслабиться. Я одобрила это намерение и сама подумывала, чтобы последовать его примеру, когда стюардесса, желая услужить, спросила у Дмитрия, что будет пить дочка. Так и спросила:

– А что ваша дочка будет пить? – этими самыми словами.

Стюардесса, хоть и была молоденькая, но не настолько же дура! В любом случае ты же стюардесса, ты же должна понимать, что представительный чуть седой мужчина за сорок и юная девица в белом сарафане и бежевой кофте на пуговицах почти никогда не отец и дочь. Дмитрий замер – стоп-кадр, замедленная съемка, и я заметила, как от его лица отлила кровь. Воздух накалился. Стюардесса все поняла и спросила меня, не принести ли мне тоже коньяку. Кажется, она была готова притащить нам хоть кокаину, если бы это помогло. Но было поздно. Дмитрий ответил холодно, что передумал и что «нам с дочерью» ничего не нужно. Стюардесса не знала, что делать. Она не могла извиниться – это бы только ухудшило положение, она не могла – я видела это – оставить все, как есть. Ей было мучительно стыдно, она покраснела. Тогда я повернулась к ней и улыбнулась по-американски широко и до идиотизма радостно.