Моя навсегда - Татьяна Веденская

– Безосновательно, конечно.

– Безосновательно, да! – хмуро ответил он. – Но это неважно. Она ревновала меня не к людям, не к женщинам, с этим еще можно было бы справиться, она ревновала к времени. К той жизни, которую я вел, к моему частому вынужденному одиночеству, в котором я не страдал. Хотя именно она и толкнула меня на это одиночество.

– Господи, сколько же у тебя к ней претензий! Я сама уже готова скандалить! – воскликнула я.

– Претензий? Наверное, это нормально, что моя жена Катя, моя домохозяйка Катя отказалась переезжать со мной в Москву, чтобы я мог начать практику. Приглашение крупнейшего кардиоцентра страны – это недостаточный повод немного пересмотреть планы на день. Ей не хотелось вырывать ребенка из привычной среды. Вырывать ребенка! Если бы она переехала, возможно, ничего бы и не случилось.

– Или случилось то же самое, – заметила я.

Дмитрий снова замолчал, словно я сбила его с ритма. Отвернулся, сел на стул, прикоснулся пальцами к губам.

– Когда мы начали ругаться, было очень поздно, я был уверен, что сын спит. Нет, не так. Я плевать хотел на то, где он. Я устал от всего этого. Устал, что меня встречают как предателя, устал, что каждый раз великодушно прощают. Просто устал, черт возьми, от дороги и пробок. Я кричал на нее, а она на меня, и в какой-то момент в кухню влетел Димка и тоже стал кричать. Что-то о том, чтобы я убирался и не лез в их жизнь. А Катя кричала, чтобы он ушел и не лез не в свое дело – такая у нас была веселая жизнь. И вдруг я почувствовал боль, какую-то просто адскую боль, такую сильную, что даже потерял сознание, что вообще-то при ножевых ранениях происходит не так часто.

– Ножевых ранениях, – прошептала я, силясь осмыслить эти слова.

Дмитрий прикусил губу.

– Болевой шок. Попал в нерв. Черт, я понимаю, он наверняка думал, что спасает от меня мать. Отчаяние и злость. Он всегда был агрессивным мальчиком, гиперактивным, но в подростковом возрасте такие вещи нужно умножать на десять. Эмоции сумасшедшие. А он еще от природы порывистый. Да ты и сама знаешь.

– Что я знаю? Ничего я не знаю, – взорвалась я. – Я не верю. Он не мог.

– Не мог? И выкинуть тебя на улицу тоже не мог, – сказал он.

– Не хочу, – я мотала головой, словно отворачиваясь от невыносимо назойливой мошкары, но она все лезла и лезла в уши, в нос, в глаза.

– Я тоже не хочу, Софи. Никто такого не хочет, никому такого не пожелаешь. Даже сейчас я мечтаю, что настанет день и мой сын – мой единственный сын – сможет хотя бы сесть за один стол и поговорить со мной. Что мы сможем общаться – хоть как-то. То, что он до сих пор тащит эту историю в наше настоящее, – вот что меня расстраивает по-настоящему.

– Ножом? Кухонным ножом? – переспросила я.

Дмитрий вздохнул и достал с полки бумагу. Он протянул ее мне, но я стояла, опустив руки, и не хотела ничего у него брать.

– Что это? – спросила я, так и не пошевелившись.

Он положил бумагу на стол.

– Это то, чего я не собирался тебе показывать. Хочешь – не смотри. В принципе, ты права, нет никакого смысла. Главный вопрос – что нам теперь делать.

– В каком смысле? Нет никакого такого вопроса, нам ничего не надо делать, – сказала я. – И не надо ничего решать. И вообще, уже поздно, мне пора.

– Куда тебе пора? Прости, пожалуйста, но ты уж просвети меня, куда ты пойдешь с этими своими баулами посреди ночи? К маме?

Он говорил о двух мешках скомканных вещей. Все мои пожитки. Вся моя жизнь, выброшенная его сыном на пол. Яблоко и яблоня. А я решила посидеть-отдохнуть в тенечке от их дерева. Глупая гусыня. Я старалась не смотреть на лежавшую на столе бумагу. Мелкий шрифт, часть отпечатана на компьютере, часть внесена ручкой. Официальная бумага, неразборчивый почерк. Может быть, писал врач? У них же почерк – как курица лапой. Но у меня слишком хорошее зрение, нужно срочно начать играть в игры, чтобы я не могла прочитать название с расстояния в метр. «Протокол». Я никогда не читала протоколы, но слово мне не нравится. Протокол осмотра места происшествия.

– Я решу, – сказала я, читая строки протокола.

Число, месяц, год. В присутствии понятых. В ходе бытовой ссоры… Потерпевший, Ласточкин Дмитрий Евгеньевич. Экспертиза проводилась силами районного экспертного отдела.

– Ты всегда всех понимаешь и все решаешь.

– А ты думаешь, без тебя никто и вздохнуть не сможет? – агрессивно ответила я и схватила бумагу.

Настала тишина. Я вчитывалась в корявый, но все же пригодный для понимания почерк оперативной бригады, вызванной на место происшествия бригадой «Скорой помощи». Потерпевший находился в сознании, потерял много крови, был госпитализирован. На полу обнаружены значительные следы крови, предположительно потерпевшего. Нож с отпечатками пальцев, предположительно явившийся орудием преступления, отправлен на экспертизу. Показания свидетельницы Ласточкиной Е.А., супруги потерпевшего. Постоянные конфликты с сыном. Показания свидетеля Ласточкина Д.Д. Считал, что потерпевший может представлять угрозу жизни и здоровью Ласточкиной Е.А. Свидетельница Ласточкина данное заявление не поддержала, дано направление на медицинское освидетельствование.

– Ты представлял угрозу жизни и здоровью Ласточкиной Е.А.? – спросила я.

Дмитрий кивнул.

– Я надеюсь, что он именно так и считал, честно говоря. Иначе получается, что он просто воспользовался моментом нашей ссоры, чтобы попробовать меня убить. Но я не могу в такое поверить, – ответил он.

Я стояла с протоколом в руках и напряженно думала.

– А что показало освидетельствование? – наконец спросила я.

– Ты серьезно? Значит, ты веришь, что я мог? Избить Катю? Я? Врач? – вытаращился на меня он.

Я подбирала слова осторожно и тщательно:

– Сейчас ты предлагаешь мне выбор из двух зол, Дмитрий. Кто-то из вас – чудовище. Либо ты, либо мой лучший друг, твой сын. Инстинкт говорит мне, что ни один из вас не может быть чудовищем, но эта бумага, которую ты вытащил, как туз из рукава, утверждает обратное. И твой шрам. Я видела твой шрам. Значит, мой друг Митя, твой сын, нанес удар кухонным ножом, предположительно считая, что ты можешь угрожать жизни и здоровью его матери. Или – что еще хуже – что он, осознанно и хладнокровно воспользовался моментом, чтобы избавиться от человека, которого он ненавидел. От своего отца.

– Варианты ужасные, – согласился Дмитрий. – И третий вариант: я действительно опасен. Правильно?

– Да, – согласилась я. – Правильно.

Что-то мелькнуло в его голубых глазах, какая-то мысль – такая же острая и горячая, как раскаленная сталь, и я подумала: все, сейчас я вылечу отсюда с такой же скоростью, с какой Митька вышвырнул меня из своей жизни. И окажусь одна посреди ночи на улице Академика Зелинского, свободная и без каких-либо дилемм. Да, может, так будет и лучше. «Нанес удар кухонным ножом». Нет, я не хочу, не желаю такого прошлого моему Митьке. Но опасный блеск исчез, Дмитрий отвернулся, подставил табуретку и принялся копаться в бумагах, лежавших на верхней полке в шкафу кабинета.