Моя навсегда - Татьяна Веденская

– Зачем ты это сохранил? – спросила я, помедлив.

Он на секунду остановился, обернулся ко мне.

– Что – это? Бумаги?

– Да, бумаги. Ты хотел показать их Мите – в один прекрасный день? Или зачем?

Дмитрий замер на табуретке, как ребенок, который собирался читать стихотворение, да так и вырос. Он думал долго, у него не было готового ответа. Это хорошо.

– Я хранил эти бумаги, потому что это свидетельство того, что я – худший отец в мире, понимаешь? Я не могу забыть это или выкинуть. Я не хочу давать себе даже право на забвение. Мой сын пытался меня убить. Это моя вина, моя ответственность. Я все сделал не так, а значит, должен все и исправить. Мы должны с ним помириться. Мы не должны забывать, мы должны пережить, понимаешь?

Он протянул мне другую бумагу, теперь уже полностью отпечатанную на принтере. Я взяла бумагу и принялась читать. На этот раз передо мной оказалось «Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела». Читать было сложно, текст был большой, на шести страницах мелким шрифтом, изобиловал терминологией, с которой я никогда в жизни не сталкивалась. «Отказ» был подробным, начинался с того, как в такой-то день и час на пульт дежурной части поступил вызов от бригады «Скорой помощи». Дальше долго и нудно повторялось все то, что я уже читала в первом протоколе. Далее – с такой же маниакальной подробностью – результаты проведенной экспертизы. Меня бросило в пот, и сердце застучало как сумасшедшее. Экспертиза установила, что на кухонном ноже, предоставленном для экспертизы, были обнаружены отпечатки пальцев подозреваемого Ласточкина Д.Д. Положение отпечатков соответствовало положению при нанесении удара. Другая экспертиза однозначно доказывала, что предоставленный нож явился орудием преступления. Следующая часть постановления описывала состояние потерпевшего при прибытии бригады «Скорой помощи». Потерпевший находился без сознания, испытал болевой шок и потерю крови. Потерпевший был немедленно госпитализирован. Затем документ практически целиком цитировал выписку. У Дмитрия было диагностировано проникающее ножевое ранение в области второго ребра с правой стороны корпуса. Направление раневого канала – сзади вперед и снизу вверх. Много слов, много названий мышц и поврежденных тканей – с какой-то садистской подробностью описан каждый миллиметр движения ножа, указан объем потерянной крови. Я вздрогнула. Внутреннее повреждение правой почки.

– А ты… ты в порядке? – спросила я.

Все вдруг стало слишком реальным, как будто одна планета налетела на другую. Меланхолия Ларса Фон Триера.

– Все зажило, не переживай. Господи, Соня, это уже черт знает когда было.

– Хорошо, все хорошо, – пробормотала я.

Хотя я никогда не отличалась излишней чувствительностью, слезы сами собой текли из глаз, словно где-то внутри меня сработал предохранитель и через слезы спускалось давление с моего сердца. Я старалась не думать о том, что за этими сухими словами стоит событие – реальный вечер такого же зимнего дня, когда в квартире в Ярославле вдруг разверзлись врата ада в рамках отдельно взятой кухни.

Я заставляла себя читать дальше. Буквы плясали перед глазами. Дошла до вписанного в постановление заключения эксперта о медицинском освидетельствовании Ласточкиной Е.А.: «В сознании, температура нормальная, речь связная, восприятие нормальное, жалоб нет». Спасибо, конечно, но разве в этом вопрос? Впрочем, видимо, такова процедура.

«На теле Ласточкиной Е.А. были обнаружены гематомы – две штуки, одна с внешней стороны правого бедра, вторая – в области локтя. Обе гематомы, как было написано, «застарелые». На вопрос врача Ласточкина Е.А. подтвердила, что обе гематомы были получены в результате бытовой травмы – удара о кухонную мебель».

– Что такое гематома? – спросила я.

Дмитрий сильно, почти до крови прикусил губу.

– Меньше всего я ожидал, что буду отвечать перед тобой.

– Ты отвечаешь не передо мной, ты отвечаешь на вопрос. Можешь не отвечать, неважно, – отмахнулась я.

– Это синяк. Катя ударилась бедром об угол кухонной стойки за пару недель до этого.

– Хорошо, – кивнула я, продолжив читать.

Значит, два старых синяка. Согласно запросу дознавателя, был произведен осмотр волосистой части головы – господи, вот же ужасный термин – на предмет выявления признаков удара или иной травмы. Заключение: признаков травмы головы не обнаружено. Признаков нанесения телесных повреждений не обнаружено.

– Знаешь, сколько синяков можно неожиданно обнаружить даже у тебя, если осмотреть тебя прямо сейчас? Мы даже не замечаем таких вещей. Я и пальцем не тронул мою жену, уж в чем-чем, а в этом я не грешен. Кричал – да. Хотел порвать с ней к чертовой матери – да, хотел. Двенадцать лет я жил с человеком, который каждый день погибал от любви, как Джульетта, и ждал, что я последую ее примеру. Это было невыносимо, и мне очень жаль, что наш с нею сын спутал спектакль с реальностью. Но эти синяки ничего не значат.

– Я понимаю, – кивнула я, продолжая читать.

– Она сама даже не заявляла, если ты внимательно читаешь, это следователь искал мотив. Ну, не бросаются нормальные люди на отцов с ножами, если только не происходит что-то по-настоящему страшное. Но Дима – у него свой мир, свое понимание того, что хорошо и что плохо, и его мир полон призраков и ловушек. Такая эмоциональная реакция – это у него от матери, к сожалению. И красота тоже. Катя – очень красивая женщина, знаешь ли.

– Но почему закрыли дело? – спросила я, когда буквы и слова спутались в неразборчивую кашу. – Потому что вы не заявляли на него?

– Уж конечно, я не буду заявлять на своего собственного сына! – воскликнул Дмитрий. – Но, к сожалению, когда речь идет о ножевом ранении, такие дела возбуждаются автоматически.

– Тогда почему? – Я пролистала до конца постановления. – «Отсутствие состава преступления». Почему отсутствие?

– Состав преступления, как мы выяснили, – это сложное понятие. Помимо преступления и всяких связанных с ним вещей, таких как умысел или что-то там еще, обвиняемый должен подходить под категорию «обвиняемые», – пояснил Дмитрий. – Димке было двенадцать, то есть он ни под каким видом не подлежал уголовной ответственности. Даже в колонию для несовершеннолетних его не могли отправить, слава тебе господи. Я не представляю, что бы стало с ним, если бы он попал в такое место…

– Ничего бы с ним не стало, – упиралась я, все еще цепляясь за остатки ощущения покоя и надежности, которое всегда исходило от моего Митьки.

Теперь их словно стало двое – тот, мой, с которым я прожила бок о бок два с лишним года, и какой-то другой человек, которого я не знала. Первый был мечтателем, спешащим открывать космические дали, и определенно не был способен и мухи обидеть. Второй же, незнакомый, мог нанести удар кухонным ножом в спину собственному отцу.

– Я рад, что ты так считаешь. Мне после этого, конечно, пришлось уйти из семьи. Я выписался из больницы и остался в Москве, больше уже почти не ездил в Ярославль. Только к родителям. Катя, правда, пыталась со мной связаться, но тут уж я сказал: нет, все, хватит играть с судьбой. Да и Диме мой уход явно пошел на пользу. Он, кажется, успокоился, стал больше интересоваться учебой. Не медициной, но это в данном случае совершенно неважно.