Божьи воины - Анджей Сапковский

В приходской церкви — к удовольствию человека со стальнымиглазами — не было ни души. На пустую и пахнущую кадилом пресвитерию взирала сцентральной доски триптиха покровительница, святая Катерина Александрийская,окруженная выглядывающими из-за облачков пухлыми ангелочками.

Сталеглазый опустился на одно колено перед алтарем илампадкой над ларцом со святыми дарами, встал, быстрыми шагами направился кукрытой в тени бокового нефа исповедальне. Однако, прежде чем он успелприсесть, со стороны ризницы долетело громкое чихание и несколько более тихоеругательство, а после ругательства полное отчаяния «Господи, прости».Сталеглазый тоже выругался. Но «Господи, прости» попридержал. Потом полез подплащ за кошельком, поскольку походило на то, что без взятки тут не обойдется.

Приближающимся оказался согбенный священничек в косматойсутане, вероятно, исповедник, поскольку шел он именно в сторону исповедальни.Увидев сталеглазого священника, он словно вкопанный остановился и раскрыл рот.

— Слава Всевышнему, — поздоровался сталеглазый, изображая налице по возможности приятную гримасу. — Приветствую, отец. У меня к вам...

Он осекся.

— Брат... — Лицо исповедника вдруг обмякло, обвисло вудивлении. — Брат Маркус! Ты? Ты! Уцелел! Выжил? Глазам своим не верю!

— И правильно делаешь, — холодно ответил священник с глазамицвета стали. — Ибо ошибаешься, отче. Меня зовут Кнойфель. Отец Ян Кнойфель.

— Я брат Каетан! Ты меня не узнаешь?.. Но я тебя узнаю. —Старичок исповедник сложил руки. — Как ни говори, мы четыре года провели в монастырев Хрудиме... Мы ежедневно молились в одной и той же церкви и вкушали в одной итой же трапезной. Ежедневно встречались на хорах. До того ужасного дня, когда кмонастырю подошли еретические орды...

— Ты путаешь меня с кем-то.

Исповедник немного помолчал. Наконец лицо у негопросветлело, а губы сложились в улыбку.

— Понимаю! — сказал он. — Инкогнито! Опасаешься слугдьявольских с длинными и мстительными руками. Напрасно, брат, напрасно! Незнаю, Божий странник, какие тебя привели к нам дороги, но ныне ты среди своих.Нас здесь много, нас тут целая группа, целая communitas[111]несчастных беглецов, изгнанных с родины, изгнанных из своих разграбленныхмонастырей и обесчещенных храмов. Здесь брат Гелиодор, который еле живым ушел изХомутова, аббат Вецхоузен из Кладрубов, есть беглецы из Страхова, из Яромира иБжевнова... Хозяин этих земель, человек благородный и богобоязненный,благоволит к нам. Позволяет нам вести здесь школу, читать проповеди опреступлениях кацеров... Хранит нас и защищает. Я знаю, что ты пришел, брат,понимаю, что не хочешь раскрываться. Если такова твоя воля, я соблюду тайну.Слова не произнесу. Захочешь идти дальше — никому не скажу, что видел тебя.

Сталеглазый священник какое-то время глядел на него.

— Конечно, — сказал наконец, — не скажешь.

Молниеносное движение, удар, усиленный всей мощью плеча.Вооруженная зубатым кастетом пятерня ударила исповедника прямо в кадык и вбилаего глубоко в раздавленную гортань и трахею. Брат Каетан захрипел, схватился загорло, глаза вылезли из орбит. Он пережил резню, которую табориты Жижкиустроили Хрудимскому монастырю доминиканцев в апреле 1421 года. Но этого удараон перенести не мог.

Святая Катерина и пухленькие ангелочки равнодушно наблюдализа тем, как он умирает.

Священник со стальными глазами снял с пальцев кастет,наклонился, ухватил труп за сутану и затащил за исповедальню. Сам присел налавочке, прикрыв лицо капюшоном. Он сидел в полной тишине, в запахе кадил исвечей. Ждал.

Около полудня сюда, в приходскую церковь, носящую имя своейпокровительницы, должна была прийти — вместе с ребенком — Катажина Биберштайн,дочь Яна Биберштайна, хозяина Огольца. Сталеглазого интересовали грешные мыслидевы Катажины Биберштайн. Ее грешные деяния. И определенно исключительно грешныефакты ее биографии.

В городе Свиднице, в воскресенье девятнадцатого октября,вскоре после мессы, пение и звуки лютни привлекали прохожих на улицуКотлярскую, в район лавочки горшечника, находящейся сразу у переулка, ведущегок синагоге. Стоящий на бочке немолодой голиард в красном капюшоне и кабате сзубчатой бейкой тренькал на струнах и напевал.

Nie patrzajac па biskupy,

Ktorzy maja zlotych kupy;

Boc nam ci wiare zelzyti,

Boze daj, by sie polepszyli...

С каждым новым куплетом слушателей прибывало. Небольшаятолпа, окружающая голиарда, росла и плотнела. Правда, были и такие, которыеспешно сбегали, сообразив, что голиардская песенка говорит не о сексе, как ониожидали, а об опасной в последнее время политике.

Dwor nam pokasil kaplany,

Kanoniki i dziekany;

Wszystko w kosciele zdworzalo,

Nabozenstwa bardzo malo..

— Правда, правда, святая правда! — выкрикнули несколькоголосов из толпы. И моментально начался спор. Одни бросились яро критиковатьклир и Рим, другие — наоборот — принялись их защищать, заявляя, что если неРим, то что? А голиард воспользовался оказией и потихоньку смылся.

Он свернул в Хмельные Арки, потом в улицу Замковую,направляясь к подвалу у Гродских ворот. Вскоре увидел цель похода: вывеску дома«Под красным грифом».

— Хорошо пел, Тибальд, — услышал он за спиной. Голиардприоткрыл капюшон, довольно вызывающе глянул прямо в глаза цвета стали.

— Часа два, — проговорил с укором, — я ждал вас после мессыу церкви. Вы не соизволили показаться.

— Хорошо пел. — Сталеглазый, сегодня одетый в рясу минорита,не счел нужным ни оправдываться, ни извиняться. — Мне понравилось. Тольконемного опасно. Не боишься, что тебя снова в темницу?

— Во-первых, — надул губы Тибальд Раабе, — pictoribusatquepoetisquodlibetaudendisemperfuitaequapotestas[112]. Во-вторых, а как мне по-другому работать для нашего дела?Я не шпион, скрывающийся во тьме либо переодетый. Я агитатор, моя задача — бытьс народом,

— Хорошо, хорошо. Излагай.

— Давайте присядем где-нибудь.

— Обязательно здесь?

— Здесь отличное пиво,