Слово в пути - Петр Вайль

Часа через три собрание заканчивается. На стол под полотенце — чтобы не видно было, кто сколько, — кладут деньги на общинные нужды. Кто-то из престольных объявляет: «Михаил Александрович Толмачев приглашает на дело». Имеются в виду сегодняшние кстины. Дни рождения тут отмечать не принято. Именин нет: нет святцев. Так что остаются брак, поминки (поминки) и кстины.

Идем по улице Центральной (их всего две, вторая — Погребальная — ведет в сторону кладбища) к дому Толмачевых — тех самых, чьи предки спасли рукописи Рудометкина. Вдоль забора уже стоят 28 самоваров и 15 чугунов со сваренной в мясном бульоне домашней лапшой, которую накануне толмачевские женщины катали вместе с соседками.

В большой комнате семья становится на колени перед пресвитером, он простирает руку, нарекает ребенка, и после псалмов и песен все выходят на улицу: торжественная часть кстин состоялась, в доме накрывают к трапезе. По дороге заглядываю в другие помещения и вижу то, что без изменений видел в других молоканских домах: высоченные кровати с тремя-четырьмя подушками одна на другой под тюлевым покрывалом. Постель многослойная: матрац, тюфяк с овечьей шерстью, пуховая перина, одеяло, сверху ковер. Без таких кроватей нельзя, но спят на других, эти — для благолепия.

Человек двести рассаживаются на лавках за длинными столами. Сначала вносят самовары, конфеты, сыр. Потом подается лапша в эмалированных тазиках. Едим по четверо-пятеро из одного — деревянными ложками. За сменой блюд следит неприсаживающийся хозяин, который вполголоса говорит куда-то назад: «Не управились еще». Но вот: «Подравнялись» — и несут вареное мясо, которое принято есть руками. Всем розданы полотенца — утирать пот после чая и руки после мяса. Под конец — компот.

Беседуем с соседями по столу. Устроить кстины и поминки, объясняют они, сравнительно дешево, почти все свое. Дорого жениться. Там застолий — семь: магарыч, сватовство, проведывание невесты, сундук, курица, рубаха, свадьба. Если Одерживать уровень, встанет в тысячи полторы долларов, это не считая затрат на приданое. И ведь нет расходов на спиртное.

Нет, все-таки кажется, что не может быть таких мест, таких людей. В XXI веке немыслимо столь полное погружение куда-то в начало xix столетия. Но ведь есть. Мы видели.

А я так вообще — оттуда, как ни удивительно себе самому. На какой-то чудесной машине времени навестил ровесников прадеда.

На следующий день уезжаем из Фиолетова, обгоняя грузовик, в котором парни и девушки направляются по случаю воскресенья на пикник. Они приветливо машут, зовут с собой, куда-то в сторону Гнилой балки и Кислой воды (в сочетании с самим именем села Фиолетово — пейзажик; откуда, кстати, у бакинского комиссара, воронежского крестьянина Ивана Фиолетова, такая фамилия?). Мы бы пересели в грузовик, у них весело, и лица хорошие, мало осталось таких чистых русских лиц. Жаль — некогда. В грузовике стоит ящик с едой и два самовара. В любом другом месте все было бы ясно: в одном самоваре — водка, в другом — портвейн. Здесь взаправду чай: как живут — непонятно.

Уловить Львов — непросто. Примерно как тех зверей, в которых превращается город, если написать его со строчной буквы. Глупо бы поступил Львов, если б не эксплуатировал свое имя, вообще-то доставшееся ему просто: князь Даниил Галицкий, основавший город в 1256 году, назвал его в честь своего сына Льва. Сейчас львы здесь — повсюду, начиная с городского герба и заканчивая изображениями на футболках, кружках и календарях. У подножья ратуши — нарядная выставка именных львовских львов: пестрый прайд расписан видными деятелями. Импрессионистичен лев работы молодого деятельного мэра Андрея Садового. Царственен лев в короне, созданный автором тонких эссе о Львове, украинским европейским писателем Юрием Андруховичем.

Ратуша стоит в центре главной площади города — Рынка. Устройство напоминает Краков: старые дома вокруг, а в центре — большое здание. Сравнение не праздное: польская граница всего в 80 километрах, а Краков, некогда главный город ранней Речи Посполитой, был столицей Западной Галиции, как Львов — столицей Восточной. На башню городского Управления можно забраться и, отдуваясь после 350 ступенек, восхититься открывшимся видом на все четыре стороны. Сама-то ратуша картины Рынка не портит, хотя и куда моложе окружающих строений. Прежняя на этом месте была гармоничней, судя по сохранившимся гравюрам, но рухнула в 1826 году. Достоверный львовский анекдот, который рассказывают всем приезжим: как раз когда муниципальная комиссия решила, что здание простоит еще лет сто, и проголосовала за легкий косметический ремонт, на заседание прибежал служащий и сказал, что ратуша обвалилась.

Ратуша вид не портит, но главное в почти правильном квадрате Рынка (142 на 129 метров) — 44 дома по периметру. Каждый — памятник, некоторыми — залюбуешься. В «Королевской каменице» — Итальянский дворик с ярусами аркад и кафе. Рядом — Дворец Бандинелли. «Черная каменица» — с белыми скульптурами по фасаду. Под № 14 — «Венецианская каменица» со львом святого Марка над входом: здесь было подворье посольства Венецианской республики. Лучшие из этих зданий построены в эпоху Возрождения, потом, разумеется, подвергались переделкам. Другие, возведенные позже, ренессансный стиль умело имитировали. В целом же Рынок — это истинный итальянский дух.

Оттого-то, улавливая Львов, естественно и непринужденно находишь его гения места в выдающейся оперной певице Саломее (по-украински — Соломiя) Крушельницкой, чья судьба, разделенная между Львовом и Италией, своим драматизмом сопоставима с судьбой города.

Второй гений места Львова, открывающийся исподволь, постепенно, потаенно, — неведомый пока широкому миру, загадочный скульптор позднего барокко Иоанн Георг Пинзель.

Когда-то существовал германский готический Львов. Но страшный пожар 1527 года уничтожил его полностью. И снова представляется судьбоносным, что именно в том году войсками Карла V Габсбурга, испанского короля и императора Священной Римской империи, был разграблен и разрушен Рим. Тогда крах Вечного города вызвал массовое перемещение художественных сил Италии: оставшиеся без дела архитекторы и художники Рима двинулись на север, вытесняя своих коллег с наработанных мест, те отправились еще дальше, за итальянские*пределы. Так появились в опустошенном пожаром Львове зодчие и другие мастера из Венеции и с озера Комо — зодчих того времени львовяне так и называли: комески. 14 м обязан центр города своим обаятельным обликом. Итальянское влияние продлилось и после Ренессанса: львовское барокко не зря так явно напоминает римское.

Ренессансные дома площади Рынок и роскошные барочные церкви по всему городу — вот ключ ко Львову. Саломея Крушельницкая и Иоанн Георг Пинзель.

Непонятно, как в семье греко-католического священника могли назвать девочку Саломеей — именем падчерицы Ирода, которая за свой танец запросила у отчима и получила на блюде голову Иоанна Крестителя. Правда, в апокрифической Книге Иакова упоминается еще одна Саломея — повитуха при Рождестве Иисуса. Но этот нередкий в византийском искусстве сюжет исчез уже в позднем Возрождении, и мрачная слава той, Иродовой, Саломеи куда шире. Так или иначе, родители назвали девочку этим именем, предопределив ее судьбу: одна из лучших опер ХХ века — «Саломея» Рихарда Штрауса, и Крушельницкая блистала в этой партии.