Люби меня нежно - Сандра Хилл

– Это выражение согласия? – фыркнул он.

– Нет, эгоист, самонадеянный прохвост, это отказ! Причем без права обжалования.

Он отклонился в последний момент, и ее кулак приземлился совсем близко от его головы. Синтия не считала зубы и острые колени запрещенным оружием, поэтому ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы утихомирить противника.

– Черт побери! Красавица, я пошутил. Я всего лишь хотел сделать предложение.

– Просто предложение?! Скольких доверчивых женщин по всему миру ты заманивал подобным предложением? Сколько их в твоем списке? Десять? Двадцать? Сто?

Не ожидавший такого напора принц прошептал в ответ:

– Ни одной.

– Ни одной?

Сначала она даже не поверила тому, что услышала. Затем решила, что это часть заговора. Он хочет соблазнить умудренную жизненным опытом деловую американку с Уолл-стрит. Он выбрал беспроигрышный вариант: заставить ее почувствовать себя особенной, сделать ей предложение и потом, как бы между прочим, уговорить подписать нужные бумаги. Как бы не так!

Она зарычала и возобновила атаку. Она, наверное, напоминала безумную… акулу, решившую расправиться со своей жертвой. Но ей было все равно. Никто, никто не смеет смеяться над ней! Она не позволяла этого раньше, когда с помощью бабушки поступила в Академию Сейнт Бриджет, где учились высокомерные, избалованные девицы. Она не позволяла снисходительного тона и в Гарварде, где молодые люди принимали ее за легкую добычу, как только видели соблазнительную фигуру и слышали ее чикагский акцент. Она не давала себя в обиду собратьям по профессии, которые с изумлением замечали присутствие женщины на бирже. И теперь она не намерена была изменять своим принципам: этот самонадеянный принц, который решил сразить ее своим предложением, не добьется ровным счетом ничего!

В конце, концов Феррама прекратил сопротивляться и с ужасом опустил взгляд на свою грудь, которую она оцарапала наманикюрённым розовым ноготком. «О, ничего себе! Неужели я и вправду сделала это? Он превратил меня из нормальной женщины в фурию!» Лицо Феррама на ее глазах приобретало зеленоватый оттенок. О, ее рыцарь, похоже, боится вида крови. Хорош, ничего не скажешь!

Его смеющиеся глаза вдруг потемнели. Он молниеносным движением схватил Синтию и перевернул ее на спину. Теперь он грозно возвышался над ней.

«Я не должна думать о том, как сексуально это выглядит со стороны».

Он переплел ее пальцы и придавил ее весом своего могучего тела.

«Я не стану думать о том, как его волосы щекочут мою грудь».

Он обвил ее бедра, и она не могла даже пошевельнуться.

«Я не стану думать о его объятиях, я не стану думать о его губах, я не стану думать о том, как он возбуждает меня».

– Если ты хотела овладеть мною, моя принцесса, то стоило меня просто попросить, – шелковым голосом отозвался он.

Она лишь прошипела что-то в ответ. Он закрыл глаза, вздохнул, снова открыл глаза и выпалил:

– Все эти звуки могут свести с ума. Ты стонешь, рычишь, шипишь. Ты это нарочно делаешь, чтобы занести меня? Хочу предупредить, милая, что если ты будешь мурлыкать, я за себя не отвечаю. Хотя я и благородный кабальеро, но все-таки мужчина – из плоти и крови.

– Что? – закричала она.

Значит, он лишь хотел посмеяться над ней! Как будто рычание и шипение можно считать атрибутами соблазнительной красотки! И она никогда в жизни не мурлыкала! И не станет. Правда.

– Запомни одну вещь, – в ярости произнесла она. – Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Он посмотрел на нее неожиданно серьезно, и вдруг с его уст сорвалось проклятие на испанском. Он все еще удерживал ее руки. Продолжая зажимать ее кисти одной рукой, второй он взял Синтию за подбородок и пристально посмотрел на нее.

– Ты плачешь, – обвинительным тоном заявил он, словно она совершила преступление, словно оказалась карточным шулером.

– Ничего подобного, – сказала она, ощущая, как с ресниц скатывается крупная слеза.

Синтия никогда не плакала, но, вероятно, события последних дней доконали ее. Она всегда плохо воспринимала шутки и поддразнивания, боясь, что кто-то сможет раскусить ее и понять, насколько уязвимой она себя чувствует. Так как внешне она держалась очень строго, мало кто мог заподозрить ее в мягкости характера. Но предложение принца стало последней каплей. Он признался ей в своих чувствах лишь затем, чтобы посмеяться над ней. Женщина ведь не из железа сделана.

Во всяком случае, так объясняла свое поведение сама Синтия.

Феррама вытер подушечкой большого пальца скатившуюся слезу и слизнул ее кончиком языка.

– Не надо… – прошептала она.

– Не надо, – эхом отозвался он.

– Не надо что? – спросила она.

От его близости у нее шла голова кругом. Но он словно не ощущал этого и придвинулся еще ближе. Хорошо, что она была в роли пленницы, иначе бы не поручилась за себя.

– Плакать, – нежно произнес он.

Она ощутила его горячее дыхание на своей щеке и еле сдержала новый приступ рыданий. Вместо этого она лишь тихонько ойкнула.

Он застонал.

Ее тело отозвалось волной удовольствия, которая захлестнула ее до самых кончиков пальцев. Ее кожа покрылась мурашками. Кто знал, что это может выглядеть так эротично?

– Все эти звуки сводят меня с ума, – низким, чарующим голосом отозвался он.

Она могла бы сказать то же самое о нем. Может, они и вправду были заколдованы? Может, это все Элмер?

Указательным пальцем он стер еще одну слезинку. Ну почему она плакала?

– Ты всегда рыдаешь, когда мужчины делают тебе предложение? – поинтересовался он.

– Мне еще никто не делал предложения, – призналась она, только потом подумав, что могла бы придержать язык за зубами.

– Неужели? – улыбнулся он. – И мне тоже. Но я же не плачу.

– Ты снова надо мной смеешься?

– Если я не буду смеяться, то буду делать что-то другое.

– Например?

При других обстоятельствах Синтия не стала бы задавать таких вопросов, но этот мужчина оказывал на нее колдовское воздействие.

Она таяла, как мороженое. Ее сердце бешено билось в такт его пылким признаниям. И ей так хотелось поцеловать эти чувственные губы, которые были в столь опасной близости от ее губ, что она не могла думать ни о чем другом.

– Я поцелую тебя, – сказал он, наклоняясь еще ниже.

Неужели он умеет читать мысли? Может, ему просто стало жалко бедную дуреху, у которой глаза на мокром месте? Может, у него на уме только желание добиться ее согласия на мирное разрешение их спора?